1923 года рождения. На фронте с сентября 1941 года, в июле 1942 года был ранен, в октябре того же года контужен. Войну закончил капитаном в 1945 году в Берлине.
22 июня — Первый день войны… Мы узнали о ней только вечером. Я жил на хуторе. Телевизора тогда еще не было, радио не было. Да и телефона у нас тоже не было. К нам на коне человек приехал и нарочным сообщил, что началась. Мне тогда 18 было. В сентябре забрали на фронт.
Земля — Война — это не только боевые действия, а без перерыва страшный каторжный труд. Чтобы ты остался живой, надо залазить в землю. В любых случаях — мерзлая она, болотистая ли она — надо копать. Для того чтобы копать, для того чтобы все это делать, надо ж еще и покушать, правда? А тылы, которые снабжали нас продовольствием, часто подбивали. И приходилось день-два-три не пить, не кушать ничего, а все равно выполнять свои обязанности. Так что там жизнь совершенно другая. Вообще во время войны не было такого, чтоб думал что-то. Не мог. Да ни один человек, наверное, не мог. Невозможно думать, когда сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Нельзя было думать.
Николай Сергеевич Явлонский1922 года рождения, рядовой. На фронте с 1941 года. Был тяжело ранен. В сентябре 1942 года выписан из госпиталя и комиссован по ранению.
Трупы — Пригнали ночью в деревню Ивановское, от Волоколамского три километра. Ночью привезли, а там нет избы, чтоб погреться, — все развалено, хотя и не сожжено. Идем ночевать в лагерь, он в лесу. И кажется ночью, что под ногами корни, как будто на болоте. А утром встали — это все убитые навалены. Вся деревня завалена кругом, и еще свозят. И ты вот смотришь на трупы и ничего не чувствуешь. Там психология меняется.
Первый бой — В первый раз услыхал завывание мины… Первый раз, а уже знаешь, как это. Она воет, а звук такой приятный. А потом рванет. Думаешь, вся земля развалилась. И так хочется в эту мерзлую землю провалиться! Каждый раз так после приказа «В бой!». Но били не по нам, а по двум танкам, где все солдаты и скопились. Так что почти все пулеметчики живы остались. Мы потом забрались в окопы. Раненые — «Помогите!» — стонут, а как ты поможешь, если в лесу? Холодно. Сдвинь его с места — еще хуже. И добивать — как, если шесть человек всего осталось? Очень быстро привыкли к мысли о том, что всю жизнь будет война. Жив остался сам, а сколько убитых — сотня или две — неважно. Перешагиваешь — и все.
Ранение — Меня самого как ранили? Мы минное поле разминировали. К танку прицепили волокушу — здоровый такой прокат. Два человека на танке, а три — на плите, для тяжести. Танк только двинулся — и на мину. Я не знаю, как жив остался. Хорошо еще не-далеко отъехали — раненые замерзают все обычно: никто спасать на минное поле не полезет. До ранения так 36 дней воевал по счету. Это очень долго для фронта. У многих были только сутки.
В 1940-м его призвали в армию, в зенитно-артилле-рийский полк, дислоцирующийся под Ленинградом. После учебки назначили командиром боевого расчета, в этой должности он и прослужил всю войну.
Калибр — В мае 1941 года наш полк перевели на боевые позиции. Постоянно отрабатывали учебные боевые тревоги. Тогда многие стали задумываться: не к добру это, неужели близко война? Скоро нас подняли по тревоге, которая не была учебной. Затем перебросили на оборону ближних подступов к Ленинграду. Неразбериха царила порядочная. Мне, специалисту по зениткам среднего калибра, дали маленькую сорокапятку. Я-то в ней быстро разобрался, но после встретил ополченцев, которые не знали, что делать с моей зениткой.
Доброволец — Как-то командиры построили взвод и спросили, есть ли добровольцы на оборону Невского пятачка. Туда посылали только добровольцев: идти на Невский пятачок — значит на верную смерть. Все молчат. А я был комсоргом, надо было подавать пример… Вышел из строя, а за мной — весь мой расчет. Но до Невского пятачка еще надо было добраться. Немцы переправу обстреливали постоянно, до берега, как правило, добирались не более трети солдат. Мне на этот раз не повезло: в лодку угодил снаряд. Тяжело раненный я попал в госпиталь. Что случилось с остальными ребятами, я не знаю, наверняка погибли.
Блокада — Мы тоже попали в блокаду. Кормили нас почти так же, как ленинградцев: выдавали в день по три сухаря и жидкую похлебку. Солдаты пухли от голода, сутками не вставали, поднимались с лежанок только по тревоге, страшно мерзли: зимнего обмундирования выдать нам не успели, жили в продуваемых палатках. Землянку там не построишь — болота.
Снег — Снега в тот год было столько, что даже гусеничный трактор, который тащил зенитку, не мог пройти. Сил пилить доски или копать снег не было — подкладывали под гусеницы трактора и под колеса пушки замерзшие трупы немецких солдат.
Новичок — Как-то к нам прислали совсем молодого лейтенанта: необстрелянный, мальчишка совсем. Вдруг яростная атака врага! В это время я лежал в шалаше после ранения с перебинтованной грудью, больно было даже дышать, не то что шевелиться. Слышу, что новый командир теряет ситуацию, делает ошибки. Тело болит, но душа сильнее — там же ребята гибнут! Выскочил, в пылу обложил матом лейтенанта, кричу солдатам: «Слушай мою команду!» И послушались ведь…
Евгений Тадэушевич Валицкий
Лейтенант, командир взвода 1985-го артиллерийского полка 66-й зенитной дивизии 3-го Белорусского фронта. На фронте с 18 августа 1942 года. Закончил войну на берегу залива Фриш-Гаф (теперь это Калининградский залив).
Любимчики — И на войне по-всякому бывает: есть любимчики, есть нелюбимчики. При переправе через реку Неман привилегированной была 3-я батарея под командованием капитана Быкова. Одно дело — поставить отряд стоять у самой воды, где обязательно сразу попадаешь в воронку, и совсем другое — поставить чуть дальше, где есть шанс остаться в живых.
Проверка — Существовало такое правило: для подтверждения того, что самолет сбили, нужно было получить не менее трех подтверждений от командиров пехотных батальонов, которые якобы видели, что самолет был сбит. Наш капитан Гарин никогда не посылал проверять. Он говорил так: «Ребята, если сбили — значит самолет уже не полетит. Что там бегать заверять? Может, сбила не эта батарея, а другая — кто там знает».
Образование — Десять классов школы спасли мне жизнь. Нас собрали под Оренбургом и объявили: «У кого 7 классов — шаг вперед, 8 классов — два шага, 9 — три, 10 — четыре». Таким образом меня отправили в офицерское училище в Уфе, в то время когда шла битва под Сталинградом.
Понимание — Когда прошел войну, я понял, что любой по-настоящему честный человек заслуживает уважения.
Иголки — С фронта разрешали посылать посылки. Некоторые целые вагоны присылали. Другие разбогатели на том, что иголки швейные переправляли в мастерские: иголок же в Германии было много, а у нас не хватало. А я не любил все эти военные трофеи. Взял только настенные часы из квартиры немецкого генерала и огромную пуховую перину, половину пуха из которой отсыпали.
Александр Васильевич Липкин
1915 года рождения. На фронте с 1942 года. Отправился на войну прямо из лагеря для репрессированных в Якутии. Был ранен под Ленинградом. Сейчас живет в Череповце.
Предатели — В 43-м нас увезли на озеро Ладожское. Дали по одной винтовке на двоих. И по пять патронов на человека. И у нас тут измена получилась: оказывается, командиры немцами были — у нескольких документы двойные. Арестовали 43 человека, а убили только одного.
Врачиха — А самолет как полетел, да бомбу как бросил — нас и раскидало. Я отлетел в сторону. Когда проснулся — уже в больнице. Рядом была врачиха. Вот такая вот молоденькая девушка. Идет рядом с носилками и говорит: «Этого в морг!» А я слушаю и отвечаю: «Девушка, я ведь еще живой!» Она взяла да упала.
Стахановец — У меня все было выбито, калека был. А потом три месяца меня полечили — и в шахту, работать. Забойщиком. Стахановец был — первый в Кемерове! Я только одно знал — работу. Приду домой, поем, посплю и опять иду в шахту. По 190 тонн угля давал. Вот тут-то в стахановцы и попал. Потом, когда в Якутию возвращался к семье, проехал по удостоверению стахановца. И никто врагом меня не считал больше.
Леонид Петрович Коновалов
Родился в 1921 году в Донецке. В армии с 1939 года, с начала Финской кампании. С 1941 года — старший лейтенант. В сентябре 1942-го контужен в боях за Сталинград. Демобилизовался в апреле 1947 года.
Награждение — Любимый комиссар Захаров погиб во время награждения. Он сказал речь, завершил своей любимой фразой: «Славяне, вперед!», стал награждать бойцов…Точное попадание немецкой мины оборвало его жизнь. Но эту фразу его мы всегда вспоминали, когда ходили в атаку.
Анатолий Михайлович Ларин
1926 года рождения. На фронте с 1943 года. Служил во 2-й польской армии, 1-м танковом Дрезденском Краснознаменном корпусе ордена «Крест Грюнвальда». Количество наград — 26, в том числе Серебряный крест. Демобилизовался в 1950 году младшим сержантом.
Дезертир
— В первые годы войны я потерял родителей и брата. Мы с младшей сестрой вдвоем жили. А когда в 43-м меня на службу забрали, двенадцатилетняя девчонка осталась совсем одна. До сих пор не знаю, как она выжила. Меня, как и положено, сначала на учебу отправили. Учился хорошо, командир за пятерки-четверки обещал отпуск перед службой дать, но так я его и не дождался. Подумал-подумал, да и убежал — с сестрой попрощаться. Сижу дома на печи, на баяне играю, за мной приходят, говорят: «Ну что, дезертир, пошли!» А какой я дезертир? Нас потом, как оказалось, таких человек двадцать набралось. Отругали и по своим
ротам отправили.
Поляки — По распределению попал в польскую армию. Очень сложно было вначале. Я ведь даже языка не знал. Мы, русские солдаты, не понимали, что нам говорят, чего от нас хотят. Командир-поляк в первый день все утро ходил да орал: «Побудка!» Мы думали, он ищет чего, а он подъем командовал. С поляками и в церковь ходили, и молились по-их, по-польски, конечно. Верить не верили, а молиться приходилось.
Пулемет — Что скажут, то и делаем. По приказу только и жили. Вот за оружием скажут нырять — ныряем. И я нырял. Переправлялись по реке, уже когда к Германии подходили. На плоту шесть человек было. Снаряд попал. Нас, естественно, перевернуло. Меня контузило. Плыву кое-как, в руках пулемет — ко дну тянет, ну я его и бросил. А когда до берега доплыл, меня обратно отправили — за пулеметом.
Будущее — Страшно тогда было. Сидели с товарищем в окопе, думали: хоть бы только руку или ногу оторвало, только бы пожить немного, посмотреть, как оно после войны будет.
Танк — Смерть совсем рядом ходила, бок о бок с каждым из нас. Я танковым наводчиком был, мне во время одного из боев руку ранило осколком, шрам остался. Управлять танком я больше не мог, командир меня с танка и выгнал. Я ушел, а танк взорвали. Погибли все, кто был в нем.
Пленные — Война войной, а простых солдат, пленных немцев, было по-человечески жалко. Больше всего мне запомнился один парнишка. Молодой, мальчик совсем, сам к нам сдаваться пришел: я, мол, жить хочу. Ну а куда нам его? Не с собой же брать. И оставлять не положено. Расстреляли. Я до сих пор глаза его красивые помню. Пленных тогда было достаточно. Если идти не могли, их прям на дороге расстреливали.
Жизнь врагов — Когда уже в Германии были, подходили к Берлину, впервые за годы войны увидели, как живут враги. А жили они куда лучше нашего. Что сказать, если у них даже деревянных домов не было. Когда спрашивали, что я там видел, я отвечал все как есть. Меня к начальству: «Да за такие слова и под трибунал можно!» Правительство тогда очень боялось нашей правды.
Тамара Константиновна Романова
Родилась в 1926 году. В 16 лет (1943 год) попала в партизанский отряд, действовавший на территории Белоруссии. В 1944 году вернулась домой в Орел.
Девчонка — Я была таким же рядовым бойцом, как и все, никаких скидок на возраст не было. Нас вызывали, давали задание и сроки выполнения. Например, нам с подругой надо было сходить в Минск, передать информацию, получить новую, вернуться через три дня и остаться в живых. А как мы это будем делать — наша забота. Так же как и все, стояла в карауле. Сказать, что мне, девчонке, было страшно в ночном лесу, — ничего не сказать. Казалось, что под каждым кустом прячется враг, который вот-вот начнет атаку.
«Языки» — Вот мы и задумались, как бы нам взять в плен такого немца, чтобы выложил все. Немцы в определенные дни ходили в деревню за продуктами. Ребята мне ска-зали: ты красивая, по-немецки говоришь — иди, завлекай «языка». Я попыталась мяться, стесняться. А мне: заманивай — и все! Я девица была видная, стройная. Оглядывались все! Оделась как девушка из белорусской деревни, встретила фашистов, заговорила с ними. Это сейчас легко рассказывать, а тогда душа в пятки от страха уходила! Все же заманила их туда, где ждали ребята-партизаны. Наши «языки» оказались очень ценными, график движения поездов знали наизусть и сразу все рассказали: испугались очень.
Евгений Федорович Доильницын
Родился в 1918 году. Войну встретил рядовым срочной службы в танковой дивизии. Отвечал за артиллерийскую поддержку танков. На фронте с июня 1941-го. Сейчас живет в Новосибирском Академгородке.
Армейский человек — Танки шли днем немецкие, а мы шли по обочине ночью — отступали. Если ты сегодня живой — это хорошо. Шли по приказу, не раздумывая. И дело не в «За Родину, за Сталина!» — это просто воспитание было такое. Человек армейский не прятался никуда: если ему говорили вперед идти — вперед идет, на огонь идти — на огонь идет. Это потом только, уже когда немцы отступили и мы добрались до Волги, — вот тут началось новое пополнение войск. Новые солдаты уже дрожали. А нам просто некогда было думать.
Шпион — Начали нас учить, как патроны вставлять. А так как стрельбу в школе проходили, я начал ребятам-наводчикам объяснять, что и как. А взводный подслушал — спрашивает: «А откуда вы это знаете?» Мол, не шпион ли? Шпиономания была такая, что… Я говорю: «Нет, не шпион, просто в школе интересовался». Учеба закончилась, меня тут же поставили командиром орудия.
Алкоголь — А в одном из городов был спирто-водочный завод, и ребята там все перепились. Воспользовавшись случаем, немцы их всех перерезали. С тех пор вышел приказ по фронту: категорически запрещалось пить. А нам, как гвардейским частям, выдавалось по 200 грамм водки. Кто хотел — пил, кто-то на табак обменивал.
Анекдот — Направили в Главное артиллерийское управление. Иду туда пешочком, хромаю: больно было наступать на ногу. Впереди солдатик идет. Он мне, я ему честь отдаю. Потом идет капитан какой-то — не доходя до меня, мне честь отдает, я ему отдаю. А тут майор какой-то идет и, не доходя до меня, шага три строевым и честь отдает. Я думаю: что за чертовщина! Поворачиваю назад — а позади меня идет генерал! Анекдот получился. Я повертываюсь, тоже ему честь отдаю. Он спрашивает: «Что, из госпиталя?» — «Так точно!» — «Куда идете?» — «В артиллерийское управление!» — «И я туда же. Пойдемте, стало быть, вместе. Когда начал войну?» — «Да с первого дня, в 12 часов нам зачитали приказ — и в бой». — «А, ну тогда живой останешься».
Овчарка — Перебрались мы в Волосово под Ленинградом. Был там интересный случай. Я в тот день был дежурный по КП. Утром подходит какой-то тип с собакой. Просит у часового позвать офицера. Я выхожу, спрашиваю: «В чем дело?» — «Вот собаку притащил. Возьмите ее себе и расстреляйте». — «А что такое?» — «Жену всю искусала». И поведал он мне такую историю: эта собака была в фашистских женских лагерях и была натренирована на женщин, и если кто-то подходит к ней в юбке, она сразу рычит. Если в брюках — сразу смирнеет. Я посмотрел — немецкая овчарка, хорошая. Думаю: будет служить нам.
Табуретка — Однажды я послал ребят в немецкий концлагерь: сходите, а то у нас даже сидеть негде, может, найдете что-нибудь. И они оттуда притащили две табуретки. И что-то мне посмотреть захотелось: перевернул я табуретку, а там написаны четыре адреса: «Мы находимся в таких-то лагерях под Ленинградом, я такой-то, нас, парашютистов, выбросили в тыл немцев и забрали в плен». Один из адресов был ленинградский. Я взял солдатский треугольничек, отправил письмо с информацией, да и забыл про него. Потом раздается звонок из Стрельны. Вызывают меня к майору НКВД. Там меня допросили про то, откуда информация. В итоге попросили отправить доски с надписями. Поговорили с майором, он мне сказал, что это была специальная диверсионная группа выброшена, и никаких сведений от нее не поступало, это были первые известия — на табуретке.
Союзники — Очень помогли, особенно в начале. Очень много помогали транспортом: «студебекеры» все таскали на себе. Продукты — тушенка, до того мы ее объелись под конец войны, что потом уже только верхушку с желе съедали, а остальное выбрасывали. Гимнастерки американские были. Еще ботинки были из буйволовой кожи, на подошве прошитые, им сносу нет. Правда, они узкие были и не под русскую крупную ногу. Так с ними что делали? Перешивали.
Илья Вульфович Рудин
Родился в 1926 году. Когда Илья был маленьким, его мачеха что-то напутала в документах с датой рождения, и в ноябре 1943 года его призвали в армию, хотя реально ему было всего 17 лет. Войну закончил в конце 1945 года на Дальнем Востоке. Сейчас живет в городе Михайловск Ставропольского края.
Дальний Восток — Нас отправили на восток, на борьбу с Японией. И это было счастье. А может, несчастье. Не жалел ли я, что не на запад? В армии не спрашивают. «Вам там место» — и все.
Зрение — Мне уже после врач говорит: «Как вас держали в армии, вы же ничего не ви-дите?» Зрение у меня было минус 7. Вы себе представляете, что такое минус 7? Я же мушку бы не увидел. Но сказали «надо» — значит надо.
Корейцы — Китайцы хорошо встречали. А еще лучше — корейцы. Не знаю почему. Похожи они на нас. После того как мы захватили последний город, Янцзы, нам сказали: теперь месяц отдыхайте. И мы месяц просто ничего не делали. Спали и ели. Мальчишки еще были. Всем по двадцать лет. А что еще делать? С девчонками только встречаться…
Савелий Ильич Чернышев
Родился в 1919 году. В сентябре 1939-го окончил военное училище и стал командиром взвода 423-го артиллерийского полка 145-й стрелковой дивизии в Белорусском особом военном округе. Война застала его дома, в отпуске. Закончил войну под Прагой.
Родители — После Курской битвы я успел заскочить домой. И увидел картину из песни «Враги сожгли родную хату»: место, где была изба, поросло бурьяном, в каменном погребе ютилась мать — а связи с ней с 1942 года не было. Переночевал я тогда у соседей в погребе, попрощался с матерью и ушел обратно на фронт. Потом под Винницей уже получил сообщение, что мать умерла от тифа. А вот отец, который также ушел на фронт, был контужен и проходил лечение в Сибири, так там и остался. После войны он меня нашел, но прожил недолго. Он жил с женщиной-вдовой, потерявшей на войне мужа.
Операция — Когда меня ранило, я в воздухе сделал сальто и очутился в ровике. Сразу отказали правая рука, нога и речь. Немцы наступают, а нас — трое раненых. И вот нас с разведчиком вытянули связист и начальник разведки — левой рукой. Потом меня уже отправили в армейский полевой госпиталь в Перемышле. Там сделали операцию на черепе, причем без наркоза. Меня привязали ремнями, хирург общался со мной, а боль была нечеловеческая, аж искры из глаз летели. Когда достали осколок, мне дали его в руку, и я потерял сознание.
Сергей Александрович Чертков
Родился в 1925 году. На фронте с 1942 года. Работал на узле полевой связи особого назначения (ОСНАЗ), который обеспечивал обмен информацией между штабом Жукова и подразделениями армии. Обеспечивал связь во время подписания акта о капитуляции Германии.
Капитуляция — Подписание акта проходило в полуразрушенном здании училища в пригороде Берлина. Сама столица Германии была в руинах. С немецкой стороны документ подписывали представители сухопутных войск, авиации и флота — фельдмаршал Кейтель, генерал авиации Штумпф и адмирал Фриденбург, от Советского Союза — маршал Жуков.
Борис Алексеевич Панькин
Родился в 1927 году. Призван в армию в ноябре 1944 года. Сержант. На фронт не попал.
Победа — Школа сержантского состава была в Бологом. Это уже 1945 год. 9 Мая встретили особо. Восьмого ложились — все нормально, а девятого сказали: «Война кончилась. Мир! Мир!» Что было — это не рассказать! Все подушки летали до потолка минут двадцать-тридцать — необъяснимо, что было. У нас командиры были строгие, но очень порядочные. Нас успокоили, сказали: никакой зарядки не будет, водные процедуры и потом завтрак. Сказали, что сегодня занятий не будет, будет строевой смотр. Потом ни с того ни с сего объявили, что поедем на железную дорогу, охранять: делегация во главе со Сталиным едет в Берлин, и всю дорогу от Москвы до Берлина охраняли войска. В этот раз попали и мы. Это было в августе месяце 1945 года. Хотя месяц-то и самый жаркий, но было холодно — замерзали…
Участники проекта: Инна Бугаева, Алина Десятниченко, Валерия Железова, Юлия Демина, Дарья Климашева, Наталья Кузнецова, Елена Маслова, Елена Негодина, Никита Пешков, Елена Смородинова, Валентин Чичаев, Ксения Шевченко, Евгения Якимова
Координаторы проекта: Владимир Шпак, Григорий Тарасевич
УДК 929
Recollections of a Russian Soldier: “It’s Frightfully to Die, but the People Had a Desire to Win the Victory”
Аннотация ◊ Интервью с участником Великой Отечественной войны Николаем Федоровичем Захаровым, взятое Лашой Отхмезури (Lasha Otkhmezuri) 30 мая 2010 г.
Ключевые слова : Великая Отечественная война, воспоминания, интервью, история СССР, персоналии, Н. Ф. Захаров.
Abstract ◊ This is an interview with a participant of the Great Patriotic War, Nikolay Fedorovich Zakharov, obtained by Lasha Otkhmezuri on May 30, 2010.
Keywords : the Great Patriotic War, memoirs, interviews, the history of the USSR, personalia, N. F. Zakharov.
Захаров Николай Федорович родился 20 октября 1923 года в д. Чеклё Лужского района Ленинградской области, призван в действующую армию в Ленинграде 5 ноября 1941 г.
- Когда для Вас началась война?
Война пришла сразу, в первые дни. После окончания ФЗУ в 1940 году я жил в Невской Дубровке и работал там на бумажной фабрике. В нескольких километрах от Невской Дубровки был дачный поселок Пески, где находился аэродром и размещались наши истребители. Его разбомбили, как на учениях. Без всяких помех немецкие самолеты образовали карусель, и по очереди друг за другом заходили на бомбометание. Странно было видеть, как прилетели и безнаказанно бомбят наш аэродром чужие самолеты. Сразу дошло: началась война, пришел сильный и беспощадный враг.
В начале сентября 41 года мы получили задание отправить в эвакуацию оборудование бумажной фабрики в Невской Дубровке. Погрузили, закрепили оборудование на платформах и отправили состав на восток. После окончания работ я с другом Сашкой Калистратовым вышел на берег Невы. Вдруг вижу, что на том берегу немцы раскатывают на мотоциклах. Говорю: «Сашка, смотри-ка немцы, давай удирать». Только вышли на дорогу к общежитию, новое приключение. Над нами медленно летал немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик, прозванный из-за этой конструкции «рамой». Увидел нас, снизился, чтоб получше разглядеть. Мы даже встретились глазами. Я подумал, что он улетает, а он решил нас убить. Вижу, самолет заходит на нас. Быстро побежали вперед, кричу: «Сашка, ложись в канаву», а сам отбежал и лег дальше. Летчик сбросил бомбу. Перелет. Потом был новый заход: снова сбросил бомбу, снова перелет. Отбомбился и улетел. Мы быстро добежали до общежития, собрали вещи и ушли в Ленинград. После войны я узнал, что Сашка погиб на фронте.
- Когда Вы были призваны в армию?
5 ноября 1941 года Володарским райвоенкоматом в Ленинграде во время блокады. Я жил тогда у дяди Коли и тети Паши, вместе с двоюродным братом Димой, а брата Степика, как только он окончил Герценовский педагогический институт, уже призвали в армию, присвоили звание младшего лейтенанта, дали взвод. Погиб он в Восточной Пруссии под Кёнигсбергом в феврале 1945 года. К тому времени он командовал штурмовым батальоном, был капитаном. Сейчас это поселок Рощино в Калининградской области. Дядя Коля устроил меня на железную дорогу: ремонтировал пути, менял рельсы, измерял расстояние между ними, чтобы не было аварии, обслуживал «горку», на которой поезда таскали вагоны, вагоны ударялись друг о друга, сцеплялись, мы составляли поезда, ехали дальше. Через две недели после того, как мне исполнилось 18 лет, получил повестку. Явился, осмотрели, сказали, прийти в военкомат на следующий день, взять с собой мешок, кружку, ложку. Уговаривал призваться и брата Диму. Говорю, давай, Дима, пойдем вместе, а ему дали бронь (он был электриком на железной дороге, считался квалифицированным рабочим), он отказался. Ну а через месяц, когда совсем туго стало в Ленинграде, призвали и его, отправили в лыжный батальон на финский участок блокады. Там он и пропал без вести в январе 1942 года. Зимой 41–42 гг. много погибших осталось непогребенными на поле боя, а родственникам писали, что пропал без вести.
- В какой род войск призвали?
Из нас готовили радистов, электромехаников и телефонистов.
- Сколько месяцев составляла подготовка?
Недолго. Месяц-два, иногда кажется, что несколько недель. Во время блокады не хватало солдат. Прошли ускоренные курсы, и на фронт. Центр подготовки был в Ленинграде, на улице Советской, в здании бывшего военного училища связи. Его эвакуировали в начале войны в тыл, но подготовка солдат на их базе продолжалась. Кроме специальных предметов, была строевая и боевая подготовка. Готовили очень напряженно. Занимались по десять часов. Преобладала боевая и техническая подготовка.
- Как выдерживали такую подготовку, ведь время было голодное?
Выдерживали. Другого выбора не было. Больше всего страдали от голодного поноса. Не держалась еда. Не успевали добежать до туалета. Старшина ругался: на вас кальсонов не напасешься. А что было делать? Ничего не поделаешь. Некоторые из-за голода ловили кошек и ели. Умирали. Ляжет боец после отбоя, а утром не встает. Так умер солдат, который спал надо мной в двухъярусной кровати. Утром не проснулся.
Училище связи, наверное, было отмечено на немецких картах как военный объект: бомбили нас каждую ночь. Как ночь, так начинается. Как-то пришли из убежища, легли спать, вдруг откуда ни возьмись прорвался одиночный самолет и сбросил пятисоткилограммовую бомбу во двор казармы. Всё затряслось, погас свет, посыпалась штукатурка, мы попадали с кроватей, распластались по полу. Конечно, если бы бомба взорвалась, мало кто остался бы жив.
После завершения подготовки нас направили в части, которые формировались для прорыва блокады на Невской Дубровке. Сначала нас привезли в лес, распределили по частям и отправили на форсирование Невы. Радиостанцию за плечи, автомат в руки - и на тот берег. Я как радист в лодке, кто на плоту, кто зацепился за бревно - на бревне, использовали все подручные средства. Трудно было вскарабкаться на берег. Немцы поливали его водой, превратив склоны в каток. Забирались по лестницам.
Наш фронт свою задачу выполнил, а Волховский фронт не дошел до нас несколько километров. Немцы усилили оборону, попытались оттеснить нас, мы навалились и снова вышли на оставленные рубежи. Потери были огромны, но прорвать блокаду не удалось. Там мы находились около месяца, окопались, держали оборону. Потом нас перебросили неподалеку под Красный Бор. Там нас разбили, потери были больше, чем на Невском пятачке. Из-за этого мы прозвали Красный Бор «Кровавым Бором». Когда нас вывели на переформирование, попал в госпиталь. Не мог раскрыть глаза из-за гноя. Халязное воспаление нижних век. Дважды делали операцию. После выздоровления был направлен на Ораниенбаумский плацдарм. Сначала переправили в Кронштадт, оттуда на лодках в Лисий Нос, далее в Ораниенбаум. На Ораниенбаумском пятачке я провоевал до января 44-го, когда под командованием генерала Федюнинского мы пошли в решающее наступление по полному снятию блокады Ленинграда. Там мне дали ефрейтора, уже после войны присвоили звание сержанта, сержантом пошел в военное училище. Никакой дополнительной военной подготовки перед присвоением нового звания не было. Давали звание за боевые заслуги, за успешные боевые действия.
- Получали ли вы подкрепления во время боевых операций?
На Невской Дубровке всё было подготовлено, стянуты резервы, были укомплектованы войска, артиллерия, но в условиях блокады пополнения не было: в строй могли возвращаться лишь раненые и больные после лечения. Первое пополнение появилось после прорыва блокады. Пришли сибиряки, уральцы. Здоровые, сильные ребята, друг за друга горой. Вместе с ними дошли до Нарвы, пошли на Таллинн, победу встретили в Пярну.
- Какие отношения были между солдатами, с командирами?
Самые хорошие, сейчас бы такие отношения между людьми, такие бы отношения в армии: товарищеские, дружеские, человечные, друг друга не обижали, помогали друг другу во всем. Командиром нашего отделения был сибиряк Александр Бубенчиков, обращались к нему не только как к командиру (товарищ сержант), но как к другу (Саша). В мирной жизни уже не было таких доверительных и надежных отношений.
- Были ли штрафбаты на ваших направлениях?
Знаю, что были, но не встречал. Операции с их участием готовили скрытно: штрафбаты выводили на передовую, за ними вставали заградотряды. Любопытных туда не пускали. Слышал то, что говорили о них: что дрались отчаянно, что у всех был один шанс - смыть вину кровью. Они это знали. Ничего особого в них не было: в бой шли те же самые солдаты и командиры, как и мы, только выбор у них был меньше, чем у нас. Просто уцелеть и одолеть врага в бою было мало. Или смерть, или ранение. Не знаю, были ли штрафбаты во время блокады.
Как? (Вопрос неожидан. )
- Какие чувства Вы испытывали к немцам?
В войне нет ничего хорошего. На фронте видишь врага, который пришел тебя убить. Если ты не убил его, он убьет тебя. Если убил, убегай в другое место, иначе по этому месту начинают работать пулеметы, бить артиллерия, минометы. Их нужно было бить и гнать с родной земли. Ненависть к ним была величайшая. Когда пошли в наступление, с их злодеяниями сталкивались на каждом шагу. Их жестокость не укладывалась в сознании. Зачем? Почему? Сожженные деревни, разрушенные города, убитые мирные жители, дети. А сколько страшных историй рассказывали уцелевшие очевидцы!
Впрочем, редко приходилось видеть врага лицом к лицу, всё больше на расстоянии. Когда рассматривали их вблизи, они производили странное впечатление: вроде бы нормальные люди, ведут себя обычно, но встретишь его с оружием - не поздоровится. Как-то во время наступления командир послал посмотреть, чист ли путь, по которому мы шли в наступление. Скрытно вышел на опушку леса, а там большой сарай, смотрю из этого сарая вышел один немец, второй, третий … Близко-близко. Сколько их там еще? Вернулся, доложил. Что было дальше, не знаю: боя не было. Или ушли до нашего прихода, или сдались в плен.
Без оружия немцы производили жалкое впечатление. Помню первых пленных немцев, взятых на Невском пятачке. Человек десять привели в наш блиндаж: на голову натянуты капюшоны, на сапоги надеты плетеные чуни, ходят - как будто переступают в кошелях, укутались поверх шинелей от мороза кто во что горазд, на некоторых были повязаны даже женские платки. Здесь же рядом наши раненые солдаты, стоны, кровь, и негромкий опрос переводчиками пленных: кто, откуда, сколько солдат в траншеях, какое вооружение, как настроение. После того как они отогрелись, их увели на правый берег.
- Кто принимал решения во время военных действий: командир или политработник?
Конечно, командир. У каждого была своя задача. Политрук поддерживал боевой дух, проводил политинформации, читал газеты, рассказывал о подвигах, вел доверительные беседы с солдатами и командирами, личным примером поднимал солдат в атаку. В бою возникали ситуации, когда командир ранен или убит, и политрук брал командование на себя, но это временно, субординация не менялась.
- Как ты оцениваешь немецких солдат?
Немецкий солдат был хорошо подготовлен, умел, воинствен, дисциплинирован, идеен, не боялся идти в атаку. Их обучали лучше, чем нас. Но мы не дали ему одержать верх, остановили, сломили его волю, стали бить на всех фронтах, и он попятился назад. Не было в нем той стойкости, которая есть в русском солдате. Как только наши войска прорывали оборону, он бежал, пока не отступит на новые оборонительные рубежи. Его моральный дух был слабее, чем у советских солдат. Немецкий солдат был настроен на победу и не был готов к поражению. Ну, а наши изъяны - ложное бахвальство, напускной героизм, недостаток расчета в действиях. На фронте быстро ко всему привыкаешь, перестаешь обращать внимание на выстрелы, на разрывы снарядов. Хуже всего, когда солдат перестает чувствовать опасность. Сколько было нелепых смертей по неосторожности! Учишь солдата, как тянуть телефонный провод или перебегать под снайперским или минометным огнем, а ему всё нипочем: авось повезет, авось пробегу. Сколько погибло таких живых мишеней! Или танкисты нашли немецкий резервуар со спиртом, пробили его, въехав танком в резервуар, и утонули, захлебнулись спиртом. Не берегли ни себя, ни других, ни свое, ни чужое. Зачем, чтобы выпить, превращать резервуар в груду металлолома, уничтожать спирт, выливать его на землю?
- А как Вы оцениваете немецкую военную технику?
У них была современная военная техника, они очень хорошо подготовились к механизированной войне. Наша техника была попроще, но эффективна. Не хватало ее! Наши танки Т-34 были лучше немецких, штурмовики Ил-2 и катюши наводили ужас на немецких фронтовиков, артиллерия ни в чем не уступала. Мощь росла постепенно. В конце войны установилось господство нашей авиации в небе. Конечно, вопрос, чего это стоило: доучиваться летать и воевать нашим летчикам приходилось не в тылу, а на фронте, а это безвозвратные потери, потери и потери...
- Использовалось ли немецкое оружие и обмундирование?
Воевали своим оружием. Конечно, иногда солдат приберегал понравившийся пистолет или кинжал, но до поры до времени. Обнаружат вальтер или кортик с нацистской символикой, нужно сдать. Немецкие автоматы считались хуже наших ППШ. Даже в тяжелые блокадные годы мы не пользовались трофейным обмундированием. Немецкие сапоги, короткие и холодные, не были рассчитаны наши морозы и грязь. Сами немцы, как могли, утепляли их: плели из лыка и прутьев чуни, делали какие-то подобия кошелей.
- Как складывались национальные отношения в наших войсках?
Признаюсь, никогда не присматривался, кто какой национальности. На фронте это не имело значения, особенно в личных отношениях. Все были солдаты, доминировал советский патриотизм и интернационализм. Ни разу не сталкивался с национальными противоречиями и конфликтами. Впрочем, в наших частях почти не было других национальностей, кроме русских. И вепсы, и коми, и уральцы, и ленинградцы, и сибиряки - все мы были русскими. Русские - многонациональный народ. Не в обиду скажу о других: невоинственные народы. Солдаты шутили: на поле боя голову спрячет, а зад выставит. В наших частях их было мало, но к их чести скажу, что они тянулись за всеми, не подводили в бою. Сталин отдал должное, когда на вечере Победы предложил поднять первый тост за русский народ. Выстояли все вместе, но основная тяжесть войны легла на наши плечи. Победили все!
- Кто был, на Ваш взгляд, величайшим полководцем в войне?
Не знаю. То, что слышу, пропаганда. На победу были мобилизованы огромные материальные и духовные ресурсы, таланты тысяч людей. На мой взгляд, великий полководец тот, кто побеждает не числом, а умением и бережет солдат. Суворов не смог бы воевать под командованием Сталина.
- Как на фронте относились к союзникам?
Между нами, это мое мнение, хоть долго и не было второго фронта, они много помогли нам и оружием, и техникой, и продуктами.
- Как Вы питались на фронте во время блокады?
Плохо, всё время не проходило чувство голода. А вот в 43 году нам на фронте прибавили хлеба, появились продукты, вкус которых забыли: и колбаса, и американская тушенка. Американцам нужно сказать большое спасибо за это, своими поставками они оказали нам большую помощь в борьбе с фашизмом.
- Водку выдавали?
Во время блокады не давали. После прорыва выдавали по сто грамм, но не часто: в основном перед боем, но не перед атакой, давали и в праздничные дни.
- Была возможность доставать алкогольные напитки?
И думы такой не было. Сейчас в фильмах, если солдат, то думает об одном: где выпить? На фронте хотелось есть. Я не курил, но каждому солдату выдавали табак. Я пачку получу, обменяю на хлеб. Это спасало меня, избавляло на время от чувства голода.
- Говорят, связисты крали друг у друга телефонный кабель.
Где-то, может быть, и крали. В наших частях такого не было. Были порядок и дисциплина. Особенно на Ораниенбаумском пятачке.
- Были ли случаи каннибализма на фронте?
В блокадном Ленинграде были. Как только обнаружились эти факты, сразу пошли слухи, все знали, дошли эти слухи и до нас. Но что-то не слышал, чтобы такое было на фронте. Конечно, на войне, как и в жизни, могло быть всякое, но в боевых частях это невозможно. Солдат всегда на виду, на людях. Он стоит на довольствии, повара ему варят, доставляют еду. В расположении боевой части просто так костер не разведешь, мясо не сваришь. Сразу пойдут вопросы: что? откуда? почему демаскируешь позиции? Так и в трибунал недолго попасть, а за людоедство расстреляли бы на месте без суда и следствия. Впрочем, сейчас можно точно узнать, бывало такое или не было. Когда выявляли подобные случаи, о них сообщали в секретных донесениях в политуправления. Донесения в политуправления блокадного Ленинграда опубликованы. Случаи людоедства там подробно описаны. Подобные факты сразу докладывались руководству. Нужно посмотреть донесения политуправлений по Ленинградскому фронту. На мой взгляд, на фронте подобное было просто невозможно. Не тот был боевой и моральный дух, чтобы такое могло бы быть.
- Что говорили в блокадном Ленинграде о панике в Москве в октябре 1941 года?
Ничего не говорили. Просто не знали. Не знаешь - и не замечаешь. Не было связи. Газеты об этом не писали, слухи не доходили.
- За что Вы воевали?
Воевал, чтобы освободить Родину от врага, разгромить фашизм.
- Воевали за Советский Союз, а Россию вспоминали?
Конечно, в личном сознании Россия была неотделима от СССР, она была исторически преемственна по отношению к новому государству, но что-то не припомню, чтобы это имя звучало в то время, чтобы кто-то выделял его особо. А слово Родина объединяло и Россию, и Советский Союз. Так же, как для кого-то, Советский Союз и Украину, Казахстан, Грузию, Дагестан.
- Что кричали, когда шли в атаку?
Каждый, что хотел, то и кричал. Морячки кричали: «Полундра!» Политруки поднимали в атаку: «За Родину! За Сталина! Вперед!» Кто-то кричал: «За Зою», за других героев. Кто-то отводил страх от души, ругаясь или вопя матом. Но это несколько слов в начале атаки, когда человек поднимается и идет. А далее возникал протяжный крик, в котором каждый одолевал свой страх и который должен был навести ужас на врага. По тому, как звучал этот гул, можно было судить, как развивается и чем закончится наступление - победой или поражением.
- Как пострадала Ваша семья?
Я осиротел до войны. Маму не помню, она умерла вскоре после моего рождения. Отец умер в Ленинграде еще до войны. На фронт ушли все родные и двоюродные братья. Из трех братьев вернулись все, но брат Иван был в плену. Погиб зять Борис Нахтман, муж сестры. Он был немцем, до революции его отец был управляющим имением помещика в наших краях. Никуда не убежали, так и жили под Лугой. Началась война, зятя призвали. Пропал без вести. Погибли двоюродные братья Степан и Дима Ивановы. Немцы сожгли деревню Чеклё Лужского района, откуда я родом. Она исчезла с лица земли. Никто не вернулся и не отстроил ее после войны. В январе или феврале 1942 года «пропал без вести» в болотах под Синявинскими высотами, а иначе говоря, погиб санитар Никита Мудрецов, отец моей будущей жены. Всю блокаду Ленинграда и после до самой Победы воевала в зенитных частях моя невеста Анастасия Мудрецова. Погибли сотни товарищей, с кем я за четыре года подружился на фронте. Тяжело вспоминать войну!
- Когда брат Иван был освобожден из плена?
Иван был в финском плену. Выжил, потому что хорошо плел корзины. Финны заготовляли ему прут, он плел, корзины продавали. Тем и кормился. После капитуляции Финляндии в 1944 году его в числе оставшихся в живых пленных вернули в Советский Союз. После проверки его снова отправили на фронт.
Он был нам как отец. Ему было шестнадцать лет, когда в двадцать пятом году умерла мама. Мне было полтора года, а осталось нас пятеро. Отец не смог вести хозяйство без жены, уехал на заработки в Ленинград. Обещал присылать деньги, продукты. Так поначалу и было, а потом стал выпивать, посылки приходили все реже и реже. Мы остались одни. Ваня всех поставил на ноги, вел хозяйство: держал корову, овец, поросенка. Трудные были годы. Хлеба хватало до Нового года. Ходили на хутора, просили муку или зерно взаймы. Те, кто давал, уговаривались: весной придешь, отработаешь. В начале тридцатых годов сначала уехал Петя, потом Миша, призвали в армию. Когда Петя остался служить в армии, я год жил у него. Ваня взял лошадь в колхозе, отвез меня в Лугу, купил билет, посадил на поезд, на Варшавском вокзале меня встречал Петя. Переехали на Финляндский вокзал, а там - на Ольгино. В Ольгино я учился в шестом классе. Там и сфотографировались.
- Были ли в Ваших соединениях женщины?
Конечно, были, не так много, но были везде. Многие девушки, как и юноши, рвались на фронт. Говорят, война - неженское дело. Стала и женским, и семейным. Большинство шли на фронт добровольно. Шли воевать, а не устраивать личную судьбу. Но война - та же жизнь: радовались, влюблялись, гибли, страдали от подлости и своих ошибок. На войне было всякое, но в целом нравы были намного строже, чем сейчас, чище, совсем не то, что показывают в современных фильмах. Я познакомился со своей будущей женой весной 42 года в госпитале, она лежала после ранения, которое получила во время бомбежки их зенитной батареи. Пять лет переписывались, встречались, я ухаживал за ней, прежде чем она приняла мое предложение выйти замуж, оставила Ленинград и отправилась за мной по дальним аэродромам Заполярья. Не все командиры заводили любовниц. И не хватило бы на всех. Немало было случаев, когда жены присоединялись к мужьям и воевали вместе. Конечно, такую возможность имел средний и старший комсостав. На Ораниенбаумском пятачке я встретился со старшим братом Петром, он тогда командовал артиллерийским дивизионом.
Несколько часов был у брата в гостях, от этой встречи у меня осталась единственная фронтовая фотография.
Жена брата Тоня с двумя маленькими детьми была в оккупации в Калининской области. Ей было тяжело в оккупации: не было работы, приходилось скрываться не только из-за того, что она была женой офицера Красной Армии, она была похожа на еврейку. Немцы, как увидят ее, начинали кричать: «Юде, юде…» Несколько раз ее арестовывали немецкие жандармы и местные полицейские. Она предъявляла документы, что не еврейка. Несколько раз ее отпускали к детям. Сколько раз еще бы везло? После прорыва блокады на Ораниенбаумском пятачке он разыскал жену, взял ее в штаб, детей оставили у тех, кто их приютил в оккупации, и она воевала с ним до самой Победы: и бомбили их, и обстреливали в артиллерийских дуэлях, и как-то вместе заехали на машине в расположение немецких войск и удачно выбрались из-под их обстрела. Закончил он войну командиром артиллерийского полка в Германии, полк вошел в состав оккупационных войск, жена привезла детей.
Конечно, женщина на фронте была объектом повышенного внимания мужчин, но от нее зависело, как она поставит себя с мужчинами, какую женскую судьбу выберет для себя.
И в мужчинах война выворачивала нутро, показывала, кто он на самом деле. Не знаю лучше проверки человека, чем испытание фронтом, передовой.
В Пярну, в Эстонии. У меня всегда были хорошие и даже дружеские отношения с местным населением: и радовались, и праздновали вместе. Не верилось, что остались живы. Строили планы на будущее, куда поедем после демобилизации. Друзья звали в Одессу. 17 мая, через несколько дней после Победы, сфотографировались.
Смешная карточка. Мы сняли гимнастерки, остались в нижнем белье, не очень свежем, закатали рукава. Мишка Назаров кепку надел, я - шляпу. Как будто на гражданке. А какая она, гражданка? Забыли. Только и осталось в памяти: можно без опаски выпить и закурить. Папиросу в зубы (я не курил), на столе бутылка водки фотографа из местных. Этикеткой она повернута зрителю, чтоб видели, что не самогонку - водку пьем. Налили, подняли рюмки, показываем, что чокаемся. Ура, гуляем! Победа! Единственный, кто пьян среди нас, хозяйский сын, с которым мы подружились. На обороте этой фотографии я глубокомысленно написал: «Жизнь». Такой она казалась после трех с половиной лет окопов и блиндажей. Сфотографировались, бутылку оставили фотографу, а сами трезвые пошли в часть. Еще неделя не прошла после Победы, а в частях уже строго наказывали за распитие спиртных напитков. На этом закончился наш пир победителей. На фото он увековечен, на деле ничего не было.
- Когда вас демобилизовали?
В 1946 году вместо демобилизации меня вызвал замполит роты Борисенко и сказал, что считает, что я должен стать офицером, что он направляет меня в военное училище. Предложение было неожиданным, я принял его как приказ. Да и какой был выбор. Уже пошел слух, что некому служить по призыву, что будем служить по семь-восемь лет за тех, кого убила война. Что служить, что учиться! Дослужился до капитана, отослали документы на майорское звание, но в 1960 году грянуло хрущевское сокращение армии. На этом закончилась моя военная карьера, так что свою демобилизацию я дождался пятнадцать лет спустя после Победы.
- В чем главная причина Победы?
Сложный и одновременно простой вопрос. Какие бы поражения ни были в 1941–1942 гг., народ был настроен на победу. Интересы людей разные, кто-то надеялся на победу немцев, но в целом была решимость победить. Мы не знали будущего. Если бы знали, было бы легче. Но иной судьбы, чем победа, народ не мыслил для себя. Сталин проиграл начало войны. Это были его стратегический просчет и тактические ошибки. Его приказы накануне войны, его растерянность и безволие первых дней парализовали командование армиями, войсками, соединениями. В первые дни войны Гитлер разгромил Красную Армию, оставил ее без самолетов, танков, без складов и боеприпасов. Были огромные потери, миллионы пленных. С винтовкой против танков и самолетов не повоюешь, окружение деморализует. Там, где командование было готово к войне, возникала оборона: Брестская крепость, Одесса, Севастополь, Тула. Стоило Жукову возглавить оборону Смоленска или Ленинграда, вставала линия фронта, солдат стоял насмерть. Так же встали и отбросили немцев от Москвы.
Командир может выиграть или проиграть сражение, победить на поле боя может только солдат, победить в войне - народ. Эту волю к победе нужно организовать. Остановить врага, эвакуировать заводы, начать выпуск новой техники, оружия и самолетов, работать без отдыха и выходных на заводах. А когда под Сталинградом назрел перелом, погнали врага. Удивительно, как всего за два года разгромили самую мощную армию и мощную экономику тех лет. И тут неправдой было бы не отметить организаторский дар Сталина. Великая Отечественная война - его позор и его слава. В годы войны Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту власти - и вся полнота ответственности на нем, в том числе за цену Победы в войне, огромную, ужасную.
За многие века непрерывных войн в России выработался особый характер воина: он готов стоять на смерть в бою; если его побили, не успокоится, пока не возьмет верх; милосерден к поверженному врагу. Для меня героическим воплощением этого типа был летчик Алексей Маресьев: его сбили в бою, две недели в мороз полз к своим, ампутировали обе ноги, а он снова выпросился в часть летать и воевать, инвалидом сбил еще семь немецких самолетов.
Умирать страшно, но в народе была решимость победить: с началом войны у многих - потом у всех.
Отхмезури Лаша - бывший дипломат, консультант редакции журнала «Война и история» (“Guerres et Histoire”, Франция), один из составителей книги “Grandeur et misère de l’Armée rouge” (Paris: Seuil, 2011).
Otkhmezuri Lasha , former diplomat, counselor of the “War and History” Magazine Editorial Board (“Guerres et Histoire”, France), one of the compilers of the book entitled “Grandeur et misère de l’Armée rouge” (Paris: Seuil, 2011).
Впервые интервью было опубликовано на французском языке : Zakharov N. F. Staline, notre gloire, notre infamie // Lopez J., Otkhmezuri L. Grandeur et misère de l"Armée rouge. Temoignages inedits 1941–1945. Paris: Seuil, 2011. P. 299–316.
Библиограф. описание : Воспоминания русского солдата: «Умирать страшно, но в народе была решимость победить» / Н. Ф. Захаров, Л. Отхмезури (корр.) [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2013. № 1 (январь - февраль). URL: [архивировано в WebCite ] (дата обращения: дд.мм.гггг).
Дата поступления : 6.02.2013.
Настоящее издание представляет собой перевод с немецкого оригинального издания «Stalins Vernichtungskrieg 1941–1945», опубликованного в 1999 г. F.A. Verlagsbuchhandlung GmbH, München. Работа Гофмана - взгляд крупного западногерманского историка на политику Советского Союза накануне и во время Второй мировой войны. В центре книги находится Сталин. На основе неизвестных документов и результатов новейших исследований автор приводит доказательства того, что Сталин готовил наступательную войну против Германии при подавляющем превосходстве сил, которую лишь ненамного опередило…
Война. 1941-1945 Илья Эренбург
Книга Ильи Эренбурга «Война 1941–1945» - первое за последние 60 лет издание избранных статей самого популярного военного публициста СССР. В сборник включены двести статей из полутора тысяч, написанных Эренбургом за четыре года войны - с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года (некоторые из них публикуются впервые по рукописям). Памфлеты, репортажи, листовки, фельетоны, обзоры, вошедшие в сборник, писались в основном для бойцов фронта и тыла. Они печатались в центральных и местных, фронтовых, армейских и партизанских газетах, звучали по радио, выходили брошюрами…
Огненный шторм. Стратегические бомбардировки… Ганс Румпф
Гамбург, Любек, Дрезден и многие другие населенные пункты, попавшие в зону действия огненного шторма, пережили страшные бомбардировки. Обширные территории Германии были опустошены. Свыше 600 тысяч гражданских лиц погибли, вдвое больше - ранены или искалечены, 13 миллионов остались без крова. Уничтожению подверглись бесценные произведения искусства, памятники старины, библиотеки и научные центры. Вопрос, каковы же цели и истинные результаты бомбовой войны 1941–1945 гг., исследует генерал-инспектор пожарной службы Германии Ганс Румпф. Автор анализирует…
«Второй войны я не выдержу...» Тайный дневник… Сергей Кремлёв
Этот дневник никогда не предназначался для публикации. О его существовании знали единицы. Его оригинал подлежал уничтожению по личному приказу Хрущева, но фотокопии были спасены тайными сторонниками Берии, чтобы увидеть свет через полвека после его убийства. Очень личные, предельно откровенные (не секрет, что даже крайне осторожные и «закрытые» люди порой доверяют дневнику мысли, которые ни в коем случае не решились бы высказать вслух), записи Л.П. Берии за 1941–1945 гг. позволяют заглянуть «за кулисы» Великой Отечественной, раскрывая подоплеку…
Война в белом аду Немецкие парашютисты на… Жак Мабир
Книга французского историка Жана Мабира рассказывает об одном из элитных формирований германского Вермахта - парашютно-десантных войсках и их действиях на Восточном фронте в ходе зимних кампаний с 1941 по 1945 г Основываясь на документах и свидетельствах непосредственных участников событий, автор показывает войну такой, какой ее видели солдаты с «той стороны» фронта Подробно освещая ход боевых операций, он передает при этом всю тяжесть нечеловеческих условии, в которых они велись, жестокость противостояния и трагизм потерь Книга рассчитана…
ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ. НЕМЕЦКИЕ ИСТРЕБИТЕЛИ… Адольф Галланд
Воспоминания Адольфа Галланда. командующего истребительной авиацией люфтваффе с 1941-го по 1945 год, воссоздают достоверную картину боевых действий на Западном фронте. Автор анализирует состояние авиации воюющих сторон, делится профессиональными суждениями о технических качествах известных типов самолетов, стратегических и тактических просчетах в ходе военной кампании. Книга одного из самых талантливых немецких летчиков существенно дополняет представление о роли истребительной авиации во Второй мировой войне.
Стальные гробы. Немецкие подводные лодки:… Герберт Вернер
Бывший командир подводного флота нацистской Германии Вернер знакомит читателя в своих мемуарах с действиями немецких подводных лодок в акватории. Атлантического океана, в Бискайском заливе и Ла-Манше против английского и американского флота во время Второй мировой войны.
Дневник немецкого солдата. Военные будни… Гельмут Пабст
Дневник Гельмута Пабста повествует о трех зимних и двух летних периодах жестоких боев группы армий «Центр», продвигавшейся на восток в направлении Белосток – Минск – Смоленск – Москва. Вы узнаете, как воспринималась война не только солдатом, исполняющим свой долг, но человеком искренне симпатизировавшим русским и проявившим полное отвращение к нацистской идеологии.
В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть… Сергей Михеенков
Книга историка и писателя С. Е. Михеенкова представляет собой уникальный сборник солдатских рассказов о войне, над которым автор работал более тридцати лет. Наиболее яркие эпизоды, скомпонованные тематически, сложились в цельное, захватывающее повествование о войне Русского Солдата. Эта, говоря словами поэта, «с боем добытая суровая правда солдат» поразит читателя предельной откровенностью, обнаженностью души и нервов воина Великой Отечественной.
Записки командира штрафбата. Воспоминания… Сукнев Михаил
Воспоминания М. И. Сукнева, наверно, единственные в нашей военной литературе мемуары, написанные офицером, который командовал штрафбатом. Более трёх лет М. И. Сукнев воевал на передовой, несколько раз был ранен. Среди немногих дважды награждён орденом Александра Ленского, а также рядом других боевых орденов и медалей. Автор писал книгу в 2000 году, на закате жизни, предельно откровенно. Поэтому его воспоминания являются исключительно ценным свидетельством о войне 1911–1945 гг.
Кадры решают все: суровая правда о войне 1941-1945… Владимир Бешанов
Несмотря на десятки тысяч публикаций о советско-германской войне, ее подлинная история все еще отсутствует. Во множестве «идеологически выдержанных» сочинений политработников, генералов, партийных историков бесполезно искать ответы на вопросы о том, как и почему Красная Армия откатилась до Волги, как и почему были потеряны на войне 27 миллионов человек. Правда о войне даже через 60 лет после ее окончания, по-прежнему с огромным трудом пробивается через горы лжи. Одним из немногих отечественных авторов, пытающихся по крупицам воссоздать истинную…
От Заполярья до Венгрии. Записки двадцатичетырехлетнего… Петр Боград
Генерал-майор Петр Львович Боград относится к тем фронтовикам, которые прошли Великую Отечественную войну от первого до последнего дня. Юношей, в начале жизненного пути, П.Л. Боград оказался в эпицентре жестокого противостояния. Удивительно сложилась судьба молодого лейтенанта, выпускника военного училища, 21 июня 1941 г. прибывшего по распределению в Прибалтийский особый военный округ. Вместе со всеми он сполна испытал горечь первых поражений: отступление, окружение, ранение. Уже в 1942 г., благодаря незаурядным способностям, П.Л. Боград был выдвинут…
Переписка Председателя Совета Министров… Уинстон Черчилль
В настоящем издании публикуется переписка Председателя Совета Министров СССР И. В. Сталина с Президентом США Ф. Рузвельтом, Президентом США Г. Трумэном, с Премьер-Министром Великобритании У. Черчиллем и Премьер-Министром Великобритании К. Эттли в годы Великой Отечественной войны и в первые месяцы после победы - до конца 1945 г. За пределами Советского Союза в разное время были опубликованы тенденциозно подобранные части вышеназванной переписки, в результате чего позиция СССР в годы войны изображалась в искаженном виде. Цель настоящей публикации…
Зеро! История боев военно-воздушных сил Японии… Масатаке Окумия
Масатаке Окумия, начинавший карьеру офицером штаба при адмирале Ямамото, и Дзиро Хорикоси, ведущий японский авиаконструктор, рисуют захватывающую картину действий японских военно-воздушных сил во время Второй мировой войны на Тихом океане. В повествовании приведены воспоминания и многочисленные свидетельства прославленных очевидцев о нападении японцев на Пёрл-Харбор, мемуары воздушного аса Сабуро Сакаи, вице-адмирала Угаки и дневники Дзиро Хорикоси о последних днях войны.
Легион под знаком Погони. Белорусские коллаборационистские… Олег Романько
В монографии рассматривается комплекс вопросов, связанных с историей создания и деятельности белорусских коллаборационистских формирований в силовых структурах гитлеровской Германии. На базе обширного исторического материала из архивов Украины, Белоруссии, России, Германии и США прослеживается процесс организации, подготовки и боевого применения белорусских частей и подразделений в составе полиции, Вермахта и войск СС. Книга рассчитана на специалистов-историков, преподавателей ВУЗов, студентов и всех, кто интересуется историей Второй…
Рассказы пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и многих других советских воинов разных родов войск. Просто рассказы, десятки рассказов о войне - какой они ее запомнили. Один абзац - одна чья-то история.
Мои солдаты всегда получали сапоги, но в один раз вдруг выдали ботинки с обмотками, и ребята забастовали: "Мы не пехота, не будем в ботинках ходить". А это было как раз после Курской дуги. Тяжелые бои прошли, и мы быстро двигались вперед, почти не останавливаясь. И в одном месте оказалось столько перебитых немцев, что все мои солдаты поснимали с них для себя сапоги. Я даже технику подглядел, которой их научила трофейная команда. Между ног для упора вставлялась палка, и одновременно сдирали сапоги с трупа. Так потом я прямо не знал, куда деваться от этого позора. Например, как-то мы двигались походной колонной, и вдруг меня догоняет один из знакомых офицеров: "Ты не чувствуешь трупного запаха?" - "Вроде нет". - "А вот ты знаешь, я как мимо твоей батареи прохожу, так сразу чувствую", вроде как от этих немецких сапог. Но вообще, немецкие сапоги мы почти не брали, и вот почему. Я обратил внимание на то, что почти у всех наших солдат был высокий подъем ноги, а у немцев почему-то почти все сапоги были рассчитаны на низкий подъем, и именно поэтому они нам и не подходили. Когда под Сталинградом мы захватили немецкий аэродром, то на складе нашли большой запас шикарных хромовых сапог. Но сколько я их там не перемерил, и даже на размер больше, но ни одна пара мне так и не подошла. Одеть-то я их еще как-то мог, но уж очень сильно они жали в подъеме.
Почему люди очень боялись попасть в плен и готовы были сражаться до последнего, и даже покончить с собой? Потому что плен - это позор, к тому же родственники помимо позора могли подвергнуться еще и репрессиям - это был тоже очень весомый фактор. Патриотизм, вера в победу, романтика - это все, конечно, хорошо, и так оно на самом деле и было. Мы готовы были умереть ради спасения Родины, но и фактор страха не учитывать тоже нельзя...
И вдруг с удивлением вижу, что в нашу сторону во весь рост идут командир полка, за ним начальник артиллерии полка, ПНШ - 2, комендант штаба полка, в общем, человек семь всего, наверное. И я когда это все увидел, то мне аж не по себе стало. Потому что там нам постоянно досаждал снайпер. И после этого я вдруг вижу, что наш командир полка, правда, я потом понял, что все они были подвыпившие, идет в полный рост. И я еще в недоумении его спросил: "Товарищ подполковник, вы куда?" - "Ааа, такой сякой. Трех паршивых фрицев боитесь", и пошел вперед, через нашу траншею прямо в сторону немцев... Но я же им крикнул: "Там же немцы!" Но нет, он все равно пошел на нейтральную полосу в полный рост, а за ним и все остальные. И на нейтралке их всех из пулемета и положили...
У русских самый лучший пароль - это мат. Тебе дают пароль, когда идешь на задание, а если задержался, пароль поменяли. Ты возвращаешься и начинают свои обстреливать. Единственное, что помогало - это мат. Как начнешь его крыть, так сразу огонь прекращается.
В отношении тех наших людей, что попали в плен, я и тогда считал, и сейчас считаю, что в каждом случае нужно было разбираться отдельно. Выяснять, как попал, при каких обстоятельствах, как проявил себя в плену. У меня ведь был один одноклассник, который прошел плен, и на примере его трагической истории я видел всю несправедливость такого общего отношения к нашим пленным. Его звали Анвар Нигматулин, до войны он был студентом политехничекого института, но в начале войны его призвали в армию, он попал на фронт, и уже летом 1941 года был ранен в живот и попал в плен. И когда я после ярославского госпиталя вернулся домой, то мы с приятелем пошли к нему в гости, и у нас состоялась очень тяжелая встреча... Он жил в какой-то халупе, и во время нашего разговора я заметил, что он очень грустный, и даже наше появление его не особо обрадовало. Но потом мы понемногу разговорились, он нам рассказал ужасные вещи, что ему довелось пережить в плену, а потом и говорит: "Вот я по вам вижу, что Родина вас наградила и относится к вам как к родным детям, зато ко мне отнеслась, как мачеха... Вы знаете, что мне каждую неделю приходится отмечаться в МГБ? А о том, что я в плену заработал чахотку и едва живу им вообще до лампочки... Ну, вы же меня знаете, разве я предатель? И потом у меня ведь два побега, и есть люди, которые могут это все подтвердить, но нет, там даже не хотят разбираться..." Он чуть не плакал, когда все это рассказывал... Эта печальная встреча оставила у меня на душе очень тяжелый осадок... А вскоре я узнал, что он умер...
В первый раз это было, когда я еще служил в трибунале 175-й дивизии. Ночью случилась какая-то тревога, то ли разведка немцев действовала, то ли что-то еще, но в общем одна стрелковая рота покинула свои позиции. Естественно, стали искать виновника, кто поднял панику. В конце концов, указали на одного парня, но даже тогда было понятно, что его просто назначили стрелочником, ведь все побежали и он тоже. К тому же я помню, выяснилось, что он был комсомолец, но... Зачитали приговор, там это было очень быстро... И вот когда он уже стоял перед автоматчиками, то вдруг крикнул: "Да здравствует Сталин, да здравствует Родина!" Но его все равно расстреляли...
На Кубани сделали для танков проход в минном поле, и был получен приказ не останавливаясь войти в прорыв. Перед нами, через этот проход под сильным немецким огнем прошли кавалеристы. Весь проход был завален трупами людей и лошадей. Да и раненых вынести еще не успели, а тут приказ –«Вперед!»...Мы и прошли по этому месиву. После боя, когда вместе с механиком. монтировкой с траков счищали уже не поймешь чье мясо. я думал. что мои нервы не выдержат этого. Понимаете, по раненым шли...
Обычно в пехоте кормили стандартно - суп гороховый или из пшенки, гороховая каша из концентрата, перепадала нам и американская тушенка. Другие бывшие офицеры рассказывают, что получали положенный офицерам доппаек, так я за всю войну ни разу никакого доппайка в глаза не видел и не получал. Питался, как и мои бойцы, с батальонного котла, но может ротный старшина в котелок мне гущи побольше подкидывал, как офицеру и своему командиру, и не более того. Трофеи выручали, "подножный корм". Шли маршем, и батальонный повар накопал в поле картошки, закинул ее в мундире в котел, хотял бойцов накормить, ничего другого не было. Но марш шел без остановок, на ходу он не доглядел, вся картошка разварилась и превратилась в кашу, пополам с песком. На привале он начал раздавать картошку, а есть ее уже было невозможно, бойцы стали возмущаться, и как раз мимо шел комполка. Ему пожаловались, мол, на обед помои какие-то дали. Он подошел к полевой кухне, взял в руки котелок с картошкой, попробовал, и... стал горячую картошку рукой размазывать по лицу несчастного, ни в чем не виноватого повара... Чему удивляться, наш комполка был человеком крутого нрава, иногда в атаку комбатов палкой гнал, мог и ударить своей "дубиной" или кулаком любого офицера... В то время мордобой со стороны старших командиров и постоянный грубый мат на подчиненных ни у кого удивления не вызывали, таких, с позволения сказать, "офицеров с высокой личной культурой" было немало...
Приказ передали, когда рассвело, и мы уже были на виду. При отходе у нас был один убитый и трое раненых. Из-за дурости начальства потеряли людей. Но так редко бывало. Потому я и полюбил разведку, что там сам думаешь, а не пьяный дядя за тебя.
Подползаю к дому, слышу немецкую речь, пьяный немецкий галдеж, возле дома сидит женщина и плачет. Я на нее наставляю револьвер и говорю: "Ползи ко мне" - "Да откуда ты на мою голову взялся?! Да немцы в доме, дети в лесу, что я делать-то с тобой буду?" - "Ползи говорю, а то убью". Она была где-то моей матери ровесница 37-38 лет. Она подползла, я ее обнял "Ползи - говорю - к нашим". Она знала куда ползти и уже наутро мы вышли к переднему краю, услышали русскую речь."Ну - говорю - оставайся или поползешь обратно?" - "Обратно, у меня дети там". И по сей день жалею, что не сказал ей спасибо.
С немцами переругивались. Можно было увидеть и такое - Валентин Буц вылезает на бруствер, садится возле пулемета, закуривает самокрутку, и разговаривает с немецким пулеметчиком! Говорю ему – « Буц, немедленно спустись в траншею! Тебя же сейчас немцы «снимут»! Он отвечает – «Все в порядке, командир, я тут с одним немцем познакомился – и, сложив ладони рупором, кричит – Карл! Карл!». С немецкой стороны доносится – «Момент, нихт шпрехен! Фельдфебель комт!». А бывало и так - Валентин стреляет из пулемета по противнику, оттуда отвечают огнем, но показалось ему, что эта пулеметная дуэль - пустая, только зря патроны тратят. Валентин кричит немцам – Эй! Фриц! Какого черта стреляешь!? Неожиданно оттуда отчетливо доноситься – Я не Фриц, я Карл! – Давай не будем стрелять!- Гут!- согласился Карл. Но война есть война. Я быстро Буца в сторону отодвинул, мол, ты здесь еще натуральное братание, прямо на глазах у «особиста» устрой, и дал длинную очередь по немецким позициям. Карл орет со своей стороны – Нит гут! Мы же договорились!
Помню, что колонна идет, а солдаты прямо на ходу спят и храпят. И если вдруг неожиданно останавливались, то задние наскакивали на впереди идущих.
Уже где-то в Белоруссии пехота взяла в плен пять немцев, но их передали мне, потому что у них совершенно негде было их держать. А там как раз была такая обстановка, что я не мог отправить их в тыл. Поэтому недели две они прожили в расположении моего учебного дивизиона. И что вы думаете? Они с моими солдатами вроде даже как подружились, и никто к ним никакой агрессии не проявлял... А уж как они были рады тому, что война для них уже закончилась.
На железнодорожной станции стояли цистерны со спиртом, вся дивизия перепилась. Потом надо было дальше атаковать, так немцы в узком проходе между двух озер поставили два пулемета и всю дивизию на месте больше суток держали, отражая атаки нашей пьяной пехоты... Народу там положили... лучше не вспоминать...
В нашем 3-ем танковом полку был капитан – политрук, вроде на должности парторга или полкового агитатора, который своим мужеством и самоотверженностью заставил меня в корне поменять свое мнение о комиссарах. Этот капитан, мог спокойно не ходить в бой, он не был включен в состав какого-либо экипажа, но сам, по своей личной инициативе, залезал в «шерман» шестым, и хоть, скрючившись в три погибели в неописуемой тесноте, он не мог нам ничем в бою помочь, но сам факт, что политрук с нами, идет навстречу смерти, вызывал наше неподдельное восхищение.
С нами медсестра в разведку ходила, москвичка Валя, девка была огонь, попробуй не взять раненого. Она сразу пистолет вытаскивает: "Я тебя пристрелю!" Но Валя, медсестра, несчастливая была, что ни познакомится с офицером, его убьет.
Как-то я находился на своем НП на передовой, было затишье, поэтому мы с командиром роты прямо в окопе решили сыграть в шахматы. Прямо там в окопе положили доску на ящик из под патронов, играем, и вдруг внезапный артналет, немцы такое часто практиковали, да и мы потом тоже. И этому парню осколком срезало верхнюю часть головы, причем, вся это масса мозга упала прямо на шахматную доску... С тех пор я в шахматы не играл ни разу, потому что когда вижу шахматную доску, то у меня перед глазами сразу всплывает эта ужасная картина...
Когда говорят, что на передовую приезжали фронтовые бригады, то у меня это всегда вызывает улыбку. Вот сколько я не был на фронте, но ни разу и близко не видел ни одной бригады артистов, дальше КП дивизии они ни-ни.
У меня была одна знакомая связистка. Она была совсем молодая девушка, 24-го года, сталинградка. И вдруг за что-то на нее взъелся ее командир взвода. Наверное, все-таки она не оправдала каких-то его определенных надежд, потому что потом я про него как о человеке слышал плохие отзывы. И когда у нас однажды запланировали разведку боем, то пойти с наступающими он назначил именно ее... Но получилось так, что этот разговор состоялся при мне, и я видел, как она чуть не плача пыталась объяснить, что ей будет тяжело выполнить такое задание. А он ей говорил: "Ничего, ничего, голубушка. Привыкай, ты же солдат, а у меня других людей нет..."
Уже после завершения боев я лежал в блиндаже, но все никак не мог заснуть. Стояла настолько непривычная для фронта, какая-то гнетущая тишина, от которой действительно можно было оглохнуть. Буквально ни единого выстрела, ни разрыва снаряда или мины. И вдруг раздалась автоматная очередь, одна, вторая, и я мгновенно заснул. А утром мне рассказали, что один из моих солдат измученный вшами, скинул нижнюю рубаху и стал ее расстреливать из автомата... Все, конечно, посмеялись, а я его даже поблагодарил: "Спасибо, браток, а то бы я так и не заснул".
Два раза в день, утром рано и вечером поздно дядя Володя и дядя Андрюша привезут кухню. По-разному бывало, когда хорошо кормили, а когда по восемь дней ничего нет. Жрать было нечего. А с минами и патронами проблем не было, можно набирать в округе, сколько хочешь, и из немецких пулеметов стреляли, а мы мины немецкие использовали, даже немецкие минометы захваченные. Но оружие у них лучше было, прицельнее, оптика хорошая.
Выгрузили меня и одного раненого солдата, нацмена, занесли в какое-то здание, и положили на нары. А на грудь нам положили по бутерброду с маслом, и что-то еще. А мне и так плохо, есть не могу и не хочу, к тому же и рука еще не действовала, как и нога, она была недвижима. И вот так я лежал и наблюдал за ним. Он то украдкой посмотрит на мой паек, то отвернется. Опять посмотрит, отвернется. А потом вдруг взял его резко и съел. И я его за это не осуждаю, он видно очень голодный был.
Я понимал важность образования, и именно поэтому всегда старался подбирать себе пополнение из молодых ребят с образованием. Например, на Курской дуге нам прислали много узбеков, но мне удалось выбрать человек десять, восемь из которых были молодые ребята, окончившие десять классов. Все они были грамотные ребята, которыми я был доволен. Недаром говорят, что войну выиграла молодежь и десятиклассники, в частности, все-таки образование очень многое значит.
Военкову было 35-40 лет. У него был свой портной, парикмахер, фаэтон, ездовой. Как барин жил. Начальство у него было куплено дорогими трофеями. На задания он не ходил. Как-то раз на этом Гроне раздухарился и решил пойти в поиск. Я с ребятами договорился: "Плывем на лодке. Я на середине лодку переворачиваю. Вы выплываете, а его топлю." Он уже в лодку вступил, а потом передумал и на берег.... А схлестнулись мы с ним из-за медсестры Нины. Я однажды полез к ней. Она говорит: "Я еще девушка". Я знал, что меня все равно убьют и связывать свою судьбу с ней не собирался, но решил ее сохранить. Она приходила ко мне, мы спали вместе. Никто к ней не лез - с разведкой никто связываться не хотел. А командир роты положил на нее глаз.
Один раз на наш дозор из четырех человек выскочил немецкий бронетранспортер. Солдаты, что сидели в нем, бросили ребятам пачку папирос и поехали дальше. Ни они, ни мы не стреляли.
Я всю войну «отбрыкивался» от предложений вступить в партию. Но вскоре после войны в армии появились «новые правила игры». У меня, усиленно отмечая нашу Победу, ушел в глубокий запой командир батареи, и из этого запоя он не вернулся. Мне какое-то время пришлось командовать батареей вместо него. Замполит полка поднял шум – «Почему батареей руководит беспартийный? Как такое может произойти?».И меня в приказном порядке отправили «поступать в большевики».
В запасной полк приехали "покупатели", проводить курсантский набор в Ташкентское пехотное училище имени Ленина. Я со своими 7-ю классами школы считался образованным, подходящим кандидатом на учебу, и меня вместе с другими "грамотными" привели на "отборочную комиссию". В комнате висела школьная доска и два подполковника проводили набор. Я зашел, мне дают в руки мел и говорят - "Напиши Н2О", написал, - "Что это?", я усмехнулся - "Вода" - "Молодец, ты принят в училище".
За «стрельбу по своим» в бою, всех поголовно под трибунал не отдавали. Так бы в артиллерийских частях офицеров бы не осталось. Покажите мне хоть одного человека провоевавшего в пехоте хотя бы полгода, который скажет, что никогда не получал «огневого гостинца» от своих артиллеристов, «катюш» или штурмовиков с ИЛ-2. Ведь на поле боя зачастую невозможно ничего понять.
31/12/1944 дивизион взял с боем польское село. Мы, управленцы, немного задержались, пока связь смотали и так далее. Подъезжаем к селу, а там все пьяные «в стельку», даже часовых не выставили… В деревне бойцы захватили немецкие грузовые машины набитые доверху рождественскими подарками для солдат вермахта. А в каждом подарочном ящике была чекушка рома. Ну, и тут началось, сами понимаете. Новый Год все-таки. А то был у меня на памяти случай, еще в моем «первом» полку. Весь полк напился, а немцы, перешли в контратаку…
Дают тебе приказ, допустим – « К 12-00 выдвинуться к деревне такой-то, занять и оборудовать НП и начать корректировку», и при этом тебе говорят, что наш пехота уже взяла этот населенный пункт и твердо в нем закрепилась. Но ты уже «тертый калач», и прекрасно знаешь, что такое на фронте – «фальшивый доклад», и как это нередко уже было, нашей пехоты нет в этой деревне и в помине, и никогда не было.
Его угораздило попасть в танкисты. Но он откровенно боялся залезать в танк, опасался сгореть заживо. Дело доходило до смешной, но абсурдной ситуации. Он в атаку бежал за своим танком, сзади. Его почти силой затащили в танк. Через метров двести в танк прямое попадание. Этому старшему лейтенанту оторвало голову, но в последней предсмертной конвульсии, его руки намертво схватили за ногу раненого механика - водителя танка. Механик с трудом вырвал свою ногу из рук уже обезглавленного трупа офицера.
Боли я не почувствовал, но понял, что ранен в поясничную область, как потом оказалось, был задет и позвоночник. Пытаюсь встать, а ноги не действуют. Лежу, как говорится «скучаю», и ясно понимаю, что мне «конец»: двигаться я не могу, и помочь мне абсолютно некому, вокруг ни души…. А в таких ситуациях только в кино кричат: «Санитары!» У нас в батальоне, например, была только одна девушка-санинструктор, два пожилых санитара, и всего одна санитарная повозка. Ну, сколько человек они могли спасти? Поэтому выживали, в основном, те раненые, которые сами могли добраться до медсанбата…. Но мне крупно повезло! Вдруг вылетает из-за поворота открытый «Виллис». В нем были водитель и два офицера с рацией. Они меня спрашивают: «Солдат, где тут немцы контратакуют?» Я как смог показал направление, они передали это по рации и…. развернулись, чтобы уехать… Я закричал: «Ребята, заберите меня отсюда!» Они посмотрели на меня как-бы решая, стоит ли…. Один из них говорит: «Х.. с ним», и правда, что тогда стоила солдатская жизнь? Ничего! Но второй сказал: «Давай возьмем его». И они меня все-таки подобрали, и отвезли в тыл. Но медсанбат, в который меня привезли, уже почти был готов к эвакуации, и меня не хотели принимать…. А мне было уже очень плохо, и, набравшись последних сил, я заявил тому санитару: «Сейчас пристрелю тебя, и мне за это ничего не будет», у меня еще была с собой винтовка. Угроза подействовала, и меня отправили в прифронтовой госпиталь.
Шли уличные бои во Львове. Не самые жестокие бои, а так, терпимо. Стояла ясная погода, и тут, вдруг, по городу текут ручьи. Да не простые, а пивные...В центре города стоял пивной завод, в его больших подвалах, в огромных дубовых чанах, хранилось пиво. Бойцы, узнав об этом, спускались в подвалы, автоматными очередями простреливали чаны и пили пиво, хлеставшее струей, из пулевых отверстий, доходя до бессознательного состояния. Когда пиво залило подвал, там немало народу просто захлебнулось...
Мне запомнилось, эпизод, как раз под Москвой было, уже не в моготу было мне, физически не в моготу. Уже искать и копать могилы некогда, всех своих уложишь. Но эта яма. В ней еще шевелились. Еще живые. Вот так было. И Сталинград еще. Еще шевелились в яме. А других ям мы не заготавливали. Чтобы выкопать яму, подготовка нужна соответствующая. Вот эта мне запомнилась штука. Потом ездил под Сталинград посмотреть, как там. По три человека на полк оставалось. В полку по три, четыре, пять человек – а так-то три тысячи! В общем, когда заткнули эти ямы, столько было людей… Неприятно это. Я сейчас думаю, может быть, эти ямы-то и сыграли роль. Мы брали масштабом, по счету, количеством мы брали. Не честно. Потому, что техники мало было. Это ужас. В училище еще учили: «Вперед», да «Вперед».
У меня был ординарец, пожилой мужик в возрасте 55 лет, отец 4-х детей. Я перед самой переправой прогнал его из нашей лодки, мне очень не хотелось, чтобы его дети стали сиротами. Так он мне несколько раз передал на плацдарм котелок с жареными грибами. Как он их умудрился без масла пожарить, не знаю… Но это была самая вкусная вещь, которую я когда-то в жизни ел.
И добыл я себе в этот день с одного немца очень красивый никелированный «мадьярский» пистолет. Слава об этом пистолете быстро разнеслась среди наших офицеров. Вдруг приходит ко мне сам комиссар полка и спрашивает – «Что у тебя там за пистолет такой особенный? Подари мне его». Нет, думаю, хоть и не жалко мне было этой «мадьярской игрушки», но лучше немцам этот пистолет отдам, чем замполиту. Не любил я комиссаров… К этому времени, все мои былые восторги в адрес коммунистической партии безвестно канули в Лету. А этот замполит уж больно паршивым человеком был. Говорю ему – «Да нет у меня уже этого «трофея». Я его на «наган» обменял». Он нахмурился, ушел. Но кто-то видимо «доложил» комиссару, что пистолет по - прежнему у меня… Началось награждение за днепровский плацдарм. Всех моих ребят наградили орденами или медалями «За Отвагу», а я все жду, вроде и мне положено. В соседнем полку капитану- связисту за то, что просто починил перебитую связь, дали Героя Союза, а я то два раза связь через реку на плацдарм проложил. На Героя не рассчитывал, но ордена ждал. Вдруг вызывает меня сам командир полка и интересуется – «Что там у тебя за история с замполитом? Он твой наградной лист в клочья порвал». Показываю ему трофейный пистолет, и рассказываю в чем дело. Командир полка сразу меня предупредил, что зря я с этим комиссаром связался. А вскоре меня начал замполит давить со всем усердием, что в полку офицеры уже спорили, что произойдет раньше – или немцы Борока убьют, или его замполит в штрафбат быстрее определит. Комиссар у нас был активный, он и командира полка «подсидел», без зазрения совести, «подставил его по полной программе». И когда после Житомира, командир полка уходил из нашей части, то забрал меня с собой в армейский резерв, прекрасно понимая, какие неприятности меня ждут впереди, если я останусь воевать в полку рядом с этим комиссаром. Спас, одним словом.
Там был еще один эпизод, который породил во мне желание жить. Когда нас только привезли в Уфимский госпиталь, то раненых сначала мыли. Происходила эта процедура так: в одной хорошо протопленной комнате десяток молодых здоровых девушек, совершенно обнаженных, только в небольших клеенчатых передничках, отмывали раненых от окопной грязи, срезали старые повязки и промывали раны. Я достался молодой чернявой украинке Оксане, вижу ее как сейчас. До сих пор не знаю, с умыслом или нет, была продумана эта процедура, но молодые, горячие тела этих девушек, их ласковые руки, вернули многим раненым желание жить…
У нас никого не награждали, только братскими могилами. Собирали всех погибших, давали троекратный залп, и идем дальше…. Ведь кого тогда могли наградить? Того, кто в течение долгого времени мог остаться в живых, т.е. штабисты, артиллеристы. А мы, пехота, были хворостом, который подбрасывали в огонь войны.
Большая группа офицеров встречала вместе Новый 1945 й год, с нами были девушки-связистки из штаба полка. Все знали, что у Иосифа прекрасный голос, он великолепно пел, и после войны все прочили ему карьеру оперного певца. Выпили несколько тостов. Стали просить Каплан чтобы он спел, Иосиф не был против. Одна сержантка, к которой комбат Дмитриев был неравнодушен, подсела к Каплану и приобняла его за плечи, слушая песню. А Дмитриев уже был "готов", как говорится, лыка не вязал. И посередине песни прозвучал выстрел. Комбат, сидевший напротив Каплана, вытащил пистолет из кобуры и в упор застрелил ротного выстрелом в голову... Приревновал... Дмитриева обезоружили, с него сорвали погоны, и... оставили служить рядовым в штабе полка. Не судили!.. Начальники пытались все списать на "случайный выстрел". Я несколько раз подходил к начштаба, подполковнику Шутову и спрашивал -"Почему Дмитриев ходит свободным, а не находится в штрафбате? Он же, гнида, своего офицера убил!", на что Шутов мне неизменно отвечал - "Мы его после войны судить будем".
Где-то в районе Полтавы мы двигались походной колонной и вдруг нас остановили, и построили в каре. Смотрим, выносят на носилках парня лет восемнадцати, щупленького такого. Оказывается, он был самострел, и прострелил себе ногу. Испугался видно войны. И его прямо лежачего, он ведь ни встать, ни повернуться не мог, громко стонал, смершевец в затылок и застрелил... Но и этот случай на всех нас тоже произвел не воспитательное, а скорее отрицательное впечатление... Даже жалость к нему была, хоть он и был самострел.
Помню, что мы залегли в небольшом садике, и тут прибежал посыльный от командира батальона с приказом атаковать. В этот момент раздался взрыв, посыльного убило, а мне несколько осколков пробило левую руку и попали в грудь... Подскочила медсестра, перевязала, но в медсанбат у Волги я шел уже сам. Переправа осуществлялась только в темноте, и пока мы ее ждали я удивленно спросил откуда столько бревен плавает в Волге... А мне отвечают: «Да какие бревна, это же люди...»
В боевой обстановке, когда из-за больших потерь очень сильно менялся состав, люди просто не успевали хорошо познакомиться, не то что подружиться. Мы, одесситы, естественно, старались держаться вместе, поддерживали друг друга. Но и нашу компанию постепенно выбили…. Я оставался последним.
Как-то раз мне пришлось присутствовать при допросе сбитого немецкого летчика. Ему задавали вопросы, но он все время молчал, и ничего не говорил. Тогда ему переводчик говорит: "Это же серьезное дело, вас же могут и расстрелять". А он в ответ только процедил пренебрежительно: "Мне наплевать на смерть..."
У нас хороший парень был татарин. Переправлялись в лодке по тросу. Она перевернулась. Он выбрался на немецкий берег, а мы выплыли на наш. Он решил перебраться обратно пристегнувшись ремнем к тросу. Его течением завертело. То голова появится, то ноги. Он кричал: "Пристрелите меня!" На следующую ночь, когда поплыли на тот берег, то его тело не могли от троса отстегнуть, так его закрутило. Пришлось ремень отрезать...
Офицеры за мной не ухаживали – как они могли за мной ухаживать, если у меня взвод солдат? Ко мне не подступишься. В нашей дивизии я не знаю и не помню женщин, которые бы крутили романы с офицерами. Не знаю, может быть, что-то такое было в санроте, но я же с ними не общалась. Я все время со своими ребятами была. Это мои солдаты от меня бегали. Иногда бывало так, что рядом был банно-прачечный отряд, и солдаты туда бегали. Я ругала их за это.
В то утро 12 октября 44-го, когда разбомбили нашу роту, мы увидели, что один наш боец, парень с Украины, Вася его звали, а фамилия, кажется Ивасюк, встал на колени и молится. Мы его спрашиваем, что случилось, все-таки эта была необычная картина. А он говорит: «Приснилось, что сегодня меня убьют». И точно, в тот день при налете он погиб….
Вася взял троих «корешей», которым терять было нечего, и в «бл...ход». Получаем приказ срочно выйти из города. Побежал в немецкий дом искать своего заряжающего, а там «картина»...Вася «на немке пыхтит», а штрафники, где-то нашли опахала и машут ими над Васей, при этом - «ржут как кони». Говорю им – «Приказ на движение дали, сворачивайтесь». Иванов мне в ответ –« Не лишай радости, может, через час сгорю в танке!». Сидим в танке, я ему начинаю «пропаганду пропихивать и мораль читать», мол нельзя так, мы же советские люди, солдаты-освободители, если поймают - под трибунал пойдешь, зачем тебе бесславно «пропадать ни за грош». А он мне – «Вспомни концлагерь, который мы освободили». В Польше ворвались в лагерь смерти, а там уже живых не было, только на земле лежали обтянутые кожей скелеты, с желтой шестиконечной звездой на лагерной робе. Больше я не пытался найти аргументы в защиту немцев.
