2. ИЕШУА ГА-НОЦРИ И НОВЫЙ ЗАВЕТ

Роман мастера начинается с допроса Иешуа. «Биографические» данные вложены в уста обвиняемого, и потому для читателя они особенно достоверны. Первая сложность возникает в связи с прозвищем Га-Ноцри. Самый распространенный вариант – считать его производным от названия города: из Назарета. В романе ничего не говорится ни о непорочном зачатии, ни об исцелениях и воскрешениях, ни о воскресении Иешуа Га-Ноцри, т. е. Иисуса из Назарета. Булгаковский Иешуа, представляясь Пилату, называет Га-Ноцри прозвищем. Первая странность: ни арестованный, ни «правдивый повествователь» нигде в дальнейшем о Назарете не упоминают. Вторая: «Га-Ноцри» не может быть производным от названия города, поскольку означает «назорей», что связано с религиозной принадлежностью, а не с географическим понятием. В Евангелиях встречаются два сходных по звучанию, но разных по смыслу слова: Назарянин (Мк. 1: 24; 14: 67; Лк. 4: 34; 24: 19) и Назорей (Мф. 2: 23; Мк. 10: 47; Лк. 18: 37; Ин. 18: 5, 7). Ни то, ни другое слово не является прозвищем в прямом смысле слова, и сам Христос никогда так себя не называл. Но слово «ноцри» – назорей означает буквально «еврей, с детства посвященный Богу». Обряд назорейства очень древний; впервые о нем упоминается в Ветхом Завете (Числ. 6: 1-21; Ис. 11: 1). Назореи обязаны были не стричь волос, не пить вина и избегать всяческой скверны. Апостолы называли Иисуса назореем (хотя в прямом смысле этого слова он таковым не являлся), подчеркивая Его избранничество. Во времена Иисуса назореев чаще всего называли «назир». В последующей иудейской традиции об Иисусе говорят не «назир», а «ноцри». Это слово, возможно, происходит от еврейского «нецер», ветвь, что в устах первохристиан означало исполнение пророчества Исаии, возвестившего, что Мессия будет отраслью («нецер») от корня Иессея, отца Давида. Иудеи, не признавшие Иисуса Мессией, вкладывали в определение «ноцри» презрительный смысл – «отпочковавшийся», «отщепенец». Короче говоря, понимать прозвище Га-Ноцри как указание на местожительство в Назарете неверно. Почтительное Ноцри (ветвь дома Давида) прозвищем быть тоже не может. Остается презрительная кличка, зафиксированная в Талмуде, тем более что сам Иешуа Назарет родным городом не считает: «У меня нет постоянного жилища... я путешествую из города в город» (с. 438).

Прозвище Га-Ноцри закреплено за Иисусом не только в талмудической, но и в художественной литературе. Оно упомянуто в рассказе А. Франса «Понтий Пилат» и в пьесе С. Чевкина «Иешуа Ганоцри» – хорошо известных Булгакову произведениях.

В Ершалаим Иешуа, подобно Христу, пришел из Галилеи. В Галилее находился и город Гамала, в котором, по свидетельству Иешуа, он родился (с. 438).

Почему Булгаков счел нужным сделать местом рождения Иешуа не Вифлеем, где родился Христос, и даже не Назарет, где Иисус прожил тридцать лет, а совершенно не известный по Евангелиям город на северо-западе Палестины? Думается, по одной причине: человек неизвестного происхождения (и к тому же не еврей по крови), родившийся в Гамале, в Палестине никак не мог претендовать на роль Мессии. Своим ответом Пилату Иешуа не только перечеркивает ветхозаветное пророчество о месте рождения Мессии, которым должен быть Вифлеем – маленький город в Южной Палестине, близ Иерусалима, но и проводит четкую грань между собою и Иисусом: человека, носившего прозвище Га-Ноцри, никто и никогда не назвал бы Христом уже в силу его происхождения и места рождения.

Город Гамала находился в Нижней Гаулони, близ Геннисаретского озера (Галилейского моря). Иешуа в одном месте назван «нищим из Эн-Сарида» (с. 735), т. е. из геннисаретских земель, находящихся в Галилее.

Гамала располагалась на скале, очертаниями напоминавшей верблюда (Gamala означает «Верблюжий город»). Его неоднократно упоминает Иосиф Флавий в «Иудейской войне». Местонахождение города вызывало у историков многочисленные споры, так как он был разрушен римскими императорами Веспасианом и Титом. По свидетельству Иосифа Флавия, ориентиром нахождения Гамалы служило местечко Тарихе, расположенное напротив Верблюжьего города. Другие источники относят Гамалу к северо-востоку от Тивериады. Чтобы устранить трудности, ученые пользовались топографическими сведениями Плиния (Естеств. история, XV, 3).

Еще одна крепость с тем же названием находилась выше Гебаста в Кармеле (Karmel). У Флавия она носит название «Город Всадников» (Hamala), так как Ирод привел сюда римские легионы. О. Груббер отмечает, что в этой Гамале родился новозаветный персонаж Иуда Галилеянин (Иуда Гавлонит), упоминаемый в Деяниях апостолов (Деян. 5: 37). Иуда Галилеянин был главой партии бунтовщиков (значительно раньше распятия Иисуса Христа), которая выступала против римлян в Галилее. О нем повествует Иосиф Флавий (Иуд. война, II, 17), отмечая, что прозвище Галилеянин мятежный Иуда получил по месту действий, а Гавлонитом его называли по месту рождения.

В Деяниях апостолов Иуда Галилеянин из Гамалы характеризуется как мятежник: «...во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались» (Деян. 5: 37). Поводом для восстания Иуды стало податное обложение, введенное римскими властями в 6 году н. э. в связи с общегосударственной описью земель и переписью населения. Иуда Галилеянин и его приверженцы организовали партию воинствующего мессианизма, не признающую никакой власти, кроме Божественной, т. е. были, в сущности, анархистами религиозного толка. Римские войска жестоко подавили восстание Гавлонита, но самому Иуде удалось бежать.

В булгаковской характеристике Иешуа много черт Иуды Гавлонита, упомянутых Иосифом Флавием: религиозность и отрицание государственной власти, Гамала как место рождения и Галилея как арена общественной деятельности. В странствия Христа по Палестине город Гамала не вошел, свидетельств об этом в Новом Завете нет, так что с первых же слов «подследственного из Галилеи» понятно, что Иешуа только ситуационно сближен с Христом, но таковым быть не может.

Иешуа не помнит своих родителей, до него дошли лишь слухи об отце-сирийце. Этим утверждением отрицается не только непорочное зачатие, но и наличие у него живой матери. «Я один в мире», – говорит арестант (с. 438). Более того, Иешуа – «подкидыш» (с. 735), но остается неизвестным, когда и кому он был подкинут. Его появление на свет похоже на появление ниоткуда, его жизнь до суда у Пилата – тайна.

Скорее всего Иешуа – прозелит, т. е. не еврей по крови, принявший иудаизм, что можно предположить по сирийской крови со стороны отца и исповеданию единобожия. В Галилее жило много язычников, но Иешуа говорит Пилату: «Бог один... в него я верю» (с. 448), утверждая тем самым монотеистический характер своей веры, но не определяя конкретно, кто такой – этот единый Бог.

Во всех этих отличиях от новозаветных текстов свидетельства Иешуа о себе можно считать отрицаниями Евангелий, коль скоро в них сквозит главная мысль: Иешуа Га-Ноцри не был Мессией, себя за такового не выдавал и в силу рождения и происхождения не мог этого сделать, о чем прекрасно известно Пилату и Афранию. Пилат, жалуясь Афранию на тяготы службы, говорит: «Чего стоил один этот Мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году!» (с. 719). Афраний тоже поминает Мессию, иронически замечая, что убитый Иуда встанет лишь тогда, «когда труба Мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним» (с. 741). Оба упоминания никак не соотнесены с личностью Иешуа; более того, даже в разговоре с Каифой Иешуа фигурирует только как «философ» (с. 454).

В ходе допроса Пилат спрашивает Иешуа о приезде в Ершалаим, повторяя евангельское описание Входа Господня в Иерусалим: «Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? – тут прокуратор указал на свиток пергамента» (с. 443). Но Иешуа отрицает торжественность въезда, мотивируя это отсутствием у него осла. У Христа осла тоже не было, его специально взяли с разрешения владельца для Входа в Иерусалим. Но Иешуа утверждает также и то, что в Ершалаиме он абсолютно никому не известен и, следовательно, никто не мог его приветствовать. Вопрос Пилата провокационен и опять-таки связан с пророчеством о Мессии (Ис. 62: 11; Зах. 9: 9): по пророчеству, Мессия должен появиться на осле. Однако кто же был указан в пергаменте? Ответ Иешуа однозначен: в донесении использованы ложные сведения (они же, по этой версии, лягут потом в записи евангелистов), а вот «правда» – только то, что говорит Иешуа.

Роман мастера целиком выстроен так, чтобы, в первую очередь, опровергнуть пророчества Ветхого Завета об Иисусе Христе. Главы «Казнь» и «Погребение» продолжают эти опровержения. Палачи отказались от одежды Иешуа: «Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, лежащие на земле у столбов, тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи, отозвал двух из них и приказал: – За мною!» (с. 596–597). Параллель в Новом Завете: «Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон; хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху. Итак сказали друг другу: не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет, – да сбудется реченное в Писании: разделили ризы Мои между собой и об одежде Моей бросали жребий. Так поступили воины» (Ин. 19: 23–24).

Перебитые голени Иешуа – тоже «негатив» пророчества Псалмопевца: «Кость Его да не сокрушится» (Пс. 33: 21). В отличие от Иешуа, убитого копьем палача в сердце, Иисус умер сам, почему и голени не стали перебивать, только пронзили ребра.

Последний возглас Иисуса Христа на Кресте «Или, Или! Лама савахфани?» («Боже мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил?») – стих Псалма (Пс. 21: 2), который принято толковать как мессианский. Иешуа обращается отнюдь не к Богу и, конечно же, никаких молитв не произносит. Последнее его слово адресовано Пилату: «Игемон...» (с. 598).

Сам факт погребения в яме за городом вместе с разбойниками – опровержение пророчества Исаии о погребении Мессии «у богатого» (Ис. 53: 9), что, конечно же, находится в противоречии с Евангелиями.

Вышеперечисленного достаточно, чтобы стало ясно: в романе мастера мессианство Иисуса – ложь и выдумки. Это и ставит его в разряд «антиевангелий», потому что используются не те или иные научные доказательства или приводятся новые толкования, но попросту перечеркиваются (вернее, подаются со знаком минус) сами евангельские события. Понятно, почему Пилат и Афраний упоминают в разговоре Мессию: да, иудеи ждали Его в этом году, но появился всего-навсего некий философ, которого за Мессию можно выдать разве что «постфактум», одурачив тем самым легковерных. Роман мастера приоткрывает «кухню» того, как с помощью Пилата и Афрания «подбирались» факты, которые впоследствии стали Священной историей, а «на самом деле» все просто: никакого Христа не существовало, а был Иешуа – такой же, как Иуда Галилеянин, ниспровергатель римской власти вкупе с властью еврейских священнослужителей.

Центральная тема допроса Иешуа – подговаривал ли подследственный разрушить ершалаимский храм. Трижды, на трех языках, арамейском, греческом и латыни, спрашивает об этом прокуратор и трижды получает отрицательный ответ, причем Иешуа многословен и всячески старается завоевать расположение Пилата: «...я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие» (с. 439). А о храме «на базаре» им было сказано одно: «...рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее» (с. 441).

Предъявленное Иешуа обвинение совпадает с тем, что предъявили на допросе Иисусу Христу, но Иисуса спрашивал об этом не Пилат, а первосвященник Каиафа. В Синедрион пришли два лжесвидетеля, заявившие, что Иисус говорил: «Могу разрушить храм Божий и в три дня создать его» (Мф. 26: 61). Иисус на обвинения и вопросы ничего не отвечал. Он не пытался объяснить собранию смысл своих слов, которые лжесвидетели передали буквально, придав им магически-чудесный характер. Синедрион в мятежности Христа не подозревал, объяснив эти слова фантазией, а потому счел обвинение недостаточным. Синедрион вынес Ему смертный приговор, который предстояло утвердить Понтию Пилату, по причине утвердительного ответа Христа на вопрос о мессианстве: «Ты ли Христос, Сын Божий?» (Об этом свидетельствуют все четыре евангелиста.) Первосвященник обвинил Иисуса в самозванстве и богохульстве – для требования смертной казни этого было вполне достаточно. Таким образом, на допросе у исторического Пилата вопрос о «разрушении храма» отпал как несущественный, зато «самозванство» (Мессия понимался и как земной царь) вызвало у Пилата новые вопросы.

Иисус очень сдержан в своих ответах как перед священнослужителями, так и перед Пилатом. Когда первосвященник спросил Его, в чем заключается Его Учение и кто Его ученики, Он ответил очень лаконично и определенно: «Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил им» (Ин. 18: 20–21).

В романе мастера мы наблюдаем противоположное. Единственное обвинение – в подстрекательстве к разрушению храма. Иешуа торопится отвести его от себя и довольно подробно излагает свою философскую позицию. Свои речи он произносил на базаре, т. е. они не носят характер проповедей, а скорее отличаются социальной направленностью. Пилату казалось, что он сумеет помочь арестованному, потому что подстрекательство на базаре нуждалось в более веских, нежели донесение, доказательствах, но Иешуа с готовностью подтвердил донос Иуды об анархических высказываниях о существе власти и развил эту тему в присутствии свидетеля-секретаря, чем обеспечил себе смертный приговор. Слово «царь» ни в иудейском (мессианском), ни в римском (политическом) значениях на допросе Иешуа у Понтия Пилата произнесено не было.

Зато довольно часто звучало другое слово, поверхностно сближающее произведение мастера с Новым Заветом – «истина». Христос говорит Пилату о сути своего Воплощения: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18: 37), после чего Пилат задает Ему знаменитый вопрос, так и оставшийся без ответа: «Что есть истина?»

Иешуа, рассуждая о грядущих временах, противопоставляет старую веру «истине»: «...рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины» (с. 441). Следовательно, старая вера – вера в единого Бога – не истинна? И что такое «новый храм истины»? Ответ довольно расплывчат, но Иешуа почему-то считает, что иудеи не имеют истинной веры, он разрывает понятия «истины» и «веры». Это не антиклерикальный выпад, а утверждение ложности иудейской веры как таковой. Здесь следует отметить, что Христос, часто обличавший фарисеев, хранителей религиозных традиций иудаизма, за узость взглядов, за ханжество, за следование букве в ущерб сущности и за другие грехи, не мог упрекнуть их в «неистинности» веры, ибо они исповедовали Бога Единого, хотя и названы в евангелиях лицемерами.

На философское рассуждение Иешуа Пилат возразил так же, как и его евангельский тезка: «Что такое истина?» И тут произошло неожиданное: Иешуа ушел от ответа на столь, казалось бы, глобальный вопрос и шутливо сместил понятия: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова» (с. 441). Продемонстрировав свое умение переходить от серьезных проблем к легкому, почти светскому тону, Иешуа на этом не остановился. Казалось, он ждал вопроса Пилата, чтобы доказать ему свою неординарность: оставив в стороне философию, он обнаружил способности ясновидения, необыкновенной наблюдательности и владение суггестивным методом лечения или каким-то иным способом исцеления. Поступил он в полную противоположность Иисусу Христу, который, будучи доставлен к тетрарху Ироду Антипе, категорически отказался, несмотря на просьбы правителя Галилеи, демонстрировать чудеса: «Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его, потому что много слышал о Нем и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо, и предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему» (Лк. 23: 8–9).

Исцелением головной боли у Пилата Иешуа не ограничился и перешел к провидческому описанию характера прокуратора, предсказал грозу, должную разразиться к вечеру, определил роль любимой собаки в жизни Пилата, объяснив, впрочем, вполне логически, как он догадался о существовании Банги: «...ты водил рукой по воздуху... как будто хотел погладить, и губы...» (с. 442). Но надо полагать, что о привязанности Пилата к собаке Иешуа было известно и без наблюдений за жестами прокуратора. Обращает внимание, как именно Иешуа заговорил на допросе о собаках. Рассказывая о Левии, который, будучи еще сборщиком податей, оскорблял Иешуа, называя его «собакой», он подчеркнуто не по-иудейски прокомментировал свое отношение к оскорблению: «... я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово» (с. 440). Собака считалась у евреев нечистым животным, и потому реакция Иешуа вызвала изумление секретаря Пилата: «Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивленный взгляд, но не на арестованного, а на прокуратора» (с. 440), как бы проверяя его реакцию. В общем, похоже, рассуждение о собаках было произнесено Иешуа специально для Пилата, и это сыграло свою роль в том, что Пилат проникся к «философу» симпатией. Но никакой наблюдательностью не объяснишь слова Иешуа об одиночестве Пилата: «...ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку» (с. 442).

Конечно, чудес не так уж много, но и их оказалось достаточно, чтобы вывести Пилата из равнодушно-отстраненного состояния: стоило утихнуть головной боли, как прокуратор в знак особого доверия велел развязать арестованному руки. Заинтересованность Пилата все возрастала: оказалось, что Иешуа, уже обнаруживший знание греческого языка, умеет говорить и по-латыни. Арестованный ведет себя очень непосредственно и естественно: он легко переходит с одного языка на другой, свои предсказания облекает в такую форму, что становится ясно – это для него привычно и легко. Исцеление гемикрании прокуратора лишено демонстративности, и можно было бы подумать, что головная боль прекратилась сама собой, если бы Иешуа не намекнул Пилату, что это случится не без его участия. Пилату, надо полагать, импонирует скромность «бродяги», отрицающего, что он «великий врач» (с. 442), нравится и то, что он умеет неназойливо обнаружить свою незаурядность. Очевидно, что и арестованному нравится прокуратор, и он сознательно стремится заинтересовать его собою, почему и не скрывает своих удивительных способностей.

В этом еще одно отличие Иешуа от Христа, который совершал чудеса только по просьбе, по вере просившего, а не ради завоевания симпатии или чуда как такового. Молчание Иисуса перед обвинителями, Его нежелание оправдываться связано с ветхозаветными пророчествами о грядущем Мессии: «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Ис. 53: 7). Как видим, и это предсказание опровергнуто поведением Иешуа.

Зная сакральную сущность клятвы, Пилат хочет, чтобы Иешуа доказал свою невиновность, поклявшись в этом. Иешуа с готовностью идет ему навстречу: «Чем хочешь ты, чтобы я поклялся?» (с. 443). Следует заметить, что Иисус Христос наложил запрет на клятву: «А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф. 5: 34–36).

Но, несмотря на полную готовность, Иешуа клясться не приходится, ибо разговор перемещается в иную плоскость и Пилат больше не возвращается к своей просьбе. Это маленькое отступление от главной темы допроса свидетельствует о вере Иешуа в Высший Промысел и является аллюзией сразу на три евангельских положения. Первое мы только что процитировали («ни головою твоею не клянись...»). Второе – тоже из Евангелия от Матфея: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10: 29–30). Третье мы находим в Евангелии от Луки: «... и будете ненавидимы всеми за имя Мое, но и волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21: 17–18). Пилат воспринимает возражение арестанта на его, Пилатово, замечание о возможности по своему усмотрению распорядиться жизнью бродяги как ловкий ход, позволяющий Иешуа избежать клятвы. Иешуа уверен, что перерезать волосок, на котором сейчас висит его жизнь, «может лишь тот, кто подвесил» (с. 443), и этим ответом действительно уходит от клятвы, хотя только что был готов к ней. Это, пожалуй, самое «темное» для комментариев место в диалоге Иешуа и Пилата. В этом месте он наиболее приближен к новозаветному прототипу, и в то же время не является ли его рассуждение уловкой, чтобы уйти от необходимости клятвы? А если так, то почему? Ведь не для того же, чтобы своим поведением осуществить запрет Христа: слишком много противопоставлений Ему мы уже отметили. Быть может, он не хотел ложно клясться? И значит, в донесениях содержалась правда? Но скорее всего ясновидцу Иешуа известно, чем закончится допрос, и он намеком дает Пилату возможность это понять, хотя спустя короткое время блестяще разыграет наивное недоумение по поводу намерений стражников. Так или иначе, религиозное рассуждение Иешуа на допросе у Пилата становится единственным моментом положительного, хотя и вольного «цитирования» Нового Завета. Оно афористично, очень емко и потому сразу обращает на себя внимание читателя, вызывая ассоциации с Новым Заветом, – прекрасное дополнение к «гриму» под Христа! В сознании читателя этот момент фиксируется как одна из «реалий», сближающих роман мастера со Страстями Христа.

Пилат очень доволен репликой Иешуа. «Так, так, – улыбнувшись, сказал Пилат, – теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо» (с. 443).

Вообще допрос в Ершалаиме перекликается с судом над монахом-францисканцем Фра Джованни в «Трагедии человека» Анатоля Франса. Фра Джованни говорит подобно Иешуа: «Я стоял за справедливость и Истину», а судья отвечает на рассуждения осужденного монаха точно так же, как Пилат: «Язык у тебя неплохо подвешен». Фра Джованни обвиняется в том, что он замыслил свергнуть существующий в городе Витерборо порядок, но сам он это отрицает. Социально-политический момент, как видим, присутствует и у Франса, и у Булгакова, философские позиции Фра Джованни и Иешуа тоже сближены, однако герой «Трагедии человека», в отличие от Иешуа, не настаивает на изначальной доброте людей: «Среди людей нет ни добрых, ни злых. Но все они несчастны».

ЙЕШУА ѓа-НОЦРИ , Йешу ми-Нацрат (иврит. Йешу - сокращ. от иврит. имени Йешуа, полная форма - Йеѓошуа, что означает "Господь [принесет] спасение", "Спасение от Господа"; приложение с определенным артиклем - ѓа-Ноцри - указывает на происхождение: из города Нацерат, или Нацрат; традиционная русская передача - через греческое посредство - Иисус Назаретянин; Йешу ми-Нацрат - Иисус из Назарета; ок. 4 до н. э. - ок. 31-33) - еврейский проповедник конца эпохи Второго Храма (см. Храм ). Его последователи (см. Иудеохристиане ) создали в рамках иудаизма особое течение, впоследствии обретшее статус - прежде всего усилиями Шауля (Саула) из Тарса, или апостола Павла - новой монотеистической религии - христианства.

В христианской традиции Й. ѓа-Н. воспринимается как Машиах, или - в передаче через греч. язык - Мессия (Messias), т. е. Помазанный [Богом], Помазанник [Божий], особый Избранник Божий, Который своей мученической смертью на Кресте, искупившей первородный грех Адама (см. ; см. также Грехопадение , Тора ), открыл людям путь к Спасению (см. ; см. также Сотериология ) и Который, второй раз явившись на землю в конце времен, окончательно избавит человечество от зла и подвластности греху. Переводом словосочетания Йешуа ѓа-Машиах на русский язык - через греческое посредство - является именование Иисус Христос. Иисус Христос выступает, согласно христианской догматике (см. Догмат ), как Сын Божий (см. Бог Сын , Троица , Тринитаризм ), как второе лицо Троицы, как воплощение Божественного Логоса, как Богочеловек. При этом в Богочеловечестве Иисуса Христа, в соответствии с принятой Церковью в 5 в. концепцией, "нераздельно и неслиянно" соединяются Его целиком Божественная и целиком человеческая природы. В этом смысле христианский Богочеловек не является языческим человекобогом - героем, в котором наполовину представлены божественная и человеческая сущности. Тем не менее, как справедливо отмечается в статье "Иисус" в Краткой Еврейской Энциклопедии в 10 т., "эти представления отражают попытку синтезировать диаметрально противоположные теологические концепции: монотеистический иудаизм последних десятилетий периода Второго Храма и синкретизм политеистических религий Римско-эллинистического мира первых столетий н. э.". Безусловно, без еврейского Священного Писания - Танаха, вошедшего в христианскую Библию на правах ее первой части - Ветхого Завета, культ Иисуса, придя на языческие земли, мог неразличимо слиться с культами умирающих и воскресающих богов.

В 19 в., в связи с развитием так называемой библейской критики и сравнительного изучения культур, многие исследователи пришли к выводу, что Иисус Христос не существовал как историческая личность, но является всего лишь мифологическим образом. С этим не может согласиться современная наука, полагающая, что, несмотря на легендарно-мифические и теологические наслоения, Иисус Христос, личность и деятельность Которого запечатлены в Новом Завете, и прежде всего в Евангелиях, - вполне реальный человек, которого звали Й. ѓа-Н. Библейские исследования подтверждают, что новозаветные тексты правдиво отражают реалии быта, социально-политические и духовно-религиозные проблемы жизни порабощенной Римом Иудеи в 1 в.

Наиболее ранними текстами, в которых упоминается Й. ѓа-Н., являются Послания апостола Павла (50-60-е). Однако Павел не встречался с Й. ѓа-Н. при жизни, в его сочинениях нет жизнеописания Й. ѓа-Н. и характеристики его личности, в них преобладает религиозно-метафизический аспект, связанный с его Богочеловечеством (собственно, сама концепция принадлежит Павлу). Вторым по времени оформления на письме источником информации о Й. ѓа-Н. являются четыре канонических Евангелия (2-я пол. 1 - нач. 2 в.), в которых содержится официально признанная Церковью биография Иисуса и Его учение. Показательно, что в писавшейся в это же время "Иудейской войне" Иосифа Флавия имя Й. ѓа-Н. не упоминается, что отнюдь не свидетельствует в пользу его несуществования, но, скорее, говорит о том, что его имя еще не стало общеизвестным, а события, связанные с ним, не воспринимались большинством его современников как центральные события мировой истории. В другом важнейшем сочинении Иосифа Флавия - "Иудейские древности", в рассказе о жизни брата Й. ѓа-Н., Иакова (см. Иаков Праведный ), вскользь упоминается Й. ѓа-Н., "которого называют Мессией" (Древ 20:200-203). Однако короткий фрагмент, содержащий сообщение о проповеди перед народом, распятии, воскресении и явлении ученикам Й. ѓа-Н., "мудрого человека, если только можно назвать его человеком" (Древ 18:63-64), исследователи единодушно считают более поздней интерполяцией, внесенной христианскими редакторами, ибо по смыслу этот фрагмент противоречит очевидному фарисейскому мировоззрению Иосифа Флавия. О Й. ѓа-Н. упоминают Римские историки Светоний и Тацит. Однако при этом первый не называет его прямо, но говорит об изгнании евреев из Рима в связи с дискуссией о "помазаннике", не уточняя, идет ли речь о Й. ѓа-Н. или о Мессии вообще. Тацит же, рассказывая о преследованиях христиан Нероном, называет их последователями Христа, казненного Понтием Пилатом во времена Тиберия. В талмудических источниках, относящихся ко времени Й. ѓа-Н., а также к первым десятилетиям после его гибели, нет никаких упоминаний о нем. В более поздних частях Талмуда и Мидраше имя Й. ѓа-Н. фигурирует в связи с общей полемикой с христианством, а сведения о нем являются отражением евангельских и апокрифических христианских сюжетов, преломленных через еврейскую фольклорную традицию (см. ниже). Й. ѓа-Н. фигурирует также во множестве апокрифических евангелий разного времени, но в них сведения о нем являются большей частью сказочно-фантастическими и противоречат друг другу.

Важнейшим источником, ярко запечатлевшим духовный облик Й. ѓа-Н. и его деятельность, являются канонические Евангелия. И хотя в них проявляется тенденция противопоставления учения Иисуса учению фарисеев и иудаизму в целом (особенно ярко это выражено в Евангелии от Иоанна [см. ]), они же (особенно синоптические - от Матфея [см. ], от Марка [см. ] и от Луки [см. ]) неопровержимо свидетельствуют о глубинной связи Й. ѓа-Н. и его учения с еврейской религиозной и культурной традицией. Более того, задача евангелистов состояла в том, чтобы показать, что приход Й. ѓа-Н. предопределен еще в Торе, или Пятикнижии Моисеевом (см. Моше ), и Пророках (см. ; см. также Пророков Книги ), что евангельская история - закономерное продолжение истории еврейских Патриархов (см. Авраам , Йицхак , Йааков ) и народа Израиля (см. Йисраэль ) в целом. Именно поэтому в Евангелиях обретают такую значимость типологические параллели между ветхозаветной и новозаветной историями, между событиями жизни героев Танаха и Й. ѓа-Н. С точки зрения христианской традиции, все, что связано с выдающимися открытиями духа, запечатленными в Ветхом Завете, с деяниями и страданиями ветхозаветных праведников, "прообразует" евангельские события и эпизоды жизни Иисуса Христа (т. е. предваряет, предвещает эти события, подготавливает к их восприятию). В силу того, что Мессия, согласно иудейским представлениям, должен быть потомком царя Давида, Й. ѓа-Н. получает соответствующую генеалогию (Матф 1:1-16; Лук 3:23-38). При этом для авторов Евангелий совершенно не важно, что это происхождение по отцовской линии - плотника Иосифа (см. Иосиф Обручник ), который, согласно основной концепции, не мог быть подлинным отцом Богочеловека. Это обстоятельство еще раз подтверждает, с одной стороны, устойчивость основной концепции происхождения Мессии в еврейском сознании ко времени Й. ѓа-Н., с другой - более позднее происхождение легенды о рождении Иисуса от Духа Святого в сравнении с формированием гипотетического единого первоисточника Евангелий. Кроме того, крайне важно, что как Иосиф, так и Дева Мария (см. Мария ) происходят из колена Йеѓуды [см. ] (Иуды), родом из которого царь Давид. Только в силу происхождения из мессианского рода Иисус имеет право на титул истинного Помазанника - Царя Иудейского. Именно поэтому местом рождения Иисуса становится Бет-Лехем (Вифлеем) - город, в котором родился Давид, хотя реальный Й. ѓа-Н. родился, скорее всего, в Назарете. Как тридцать лет было Давиду, когда он воцарился над всем Израилем (2 Цар 5:4), так и Иисус возвещает наступление мессианских времен, достигнув тридцатилетнего возраста (Матф 4:17: Лук 3:23). В целом "тридцать лет" мыслятся уже в Танахе как возраст духовных свершений и осознания собственного предназначения: в этом возрасте Йосеф [см. ] (Иосиф) становится кормильцем Египта, левиты начинают служение в Храме, Исаия принимает пророческое служение и т. п.

Жизнь Иисуса видится в Евангелиях как воплощение мессианских пророчеств, особенно пророчества Йешаяѓу [см. ] (Исаии) об "отрасли от ствола Иессеева" (Ис 11:1), т. е. об особом потомке Йишая, отца Давида. Благовещение Деве Марии, данное ангелом Гавриэлем [см. ] (Гавриилом; Лук 1:26-38), соотносится с пророчеством Исаии, возвещенным иудейскому царю Ахазу (в связи с его запросом о судьбе осажденного Йерушалаима [см. ], или Иерусалима), о том, что "молодая женщина зачнет, родит сына и наречет его именем Иммануэль" (Ис 7:14), что означает на иврите "с нами Бог" (при этом стоящее в ивритском тексте слово альма - "молодая женщина" - и в Евангелии от Луки, и в Книге пророка Исаии в одобренных Церковью христианских переводах Библии передается как "дева"). Не менее важную роль в евангельской метаистории играет пророчество Исаии (точнее, Второисаии; см. Йешаяѓу ) о таинственном "Рабе [Служителе] Божьем", который, претерпев страшные страдания, гонения, будет отдан, как агнец, на заклание, но станет залогом спасения народа Израиля и "светочем для народов" (Ис 42:1-4; 49:1-6; 50:4-9; 52:13-53:12). Страдания и искупительная смерть Иисуса трактуются как осуществление пророчества о Рабе Божьем. Так, в Евангелии от Матфея прямо цитируется соответствующий стих из Книги пророка Исаии: "...да сбудется реченное через пророка Исаию, который говорит: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни" (Матф 8:17).

Отдельные эпизоды жизни Иисуса описываются евангелистами как преображенное отражение и повторение на новом уровне эпизодов жизни Патриархов и пророков. Как некогда один из трех ангелов, явившихся Аврааму и Сарре, возвестил им о рождении Исаака (Быт 18:1-14), так Гавриэль возвещает Деве Марии о рождении Иисуса. Как Иосиф был посажен братьями в колодец, где находился три дня, так Иисус восстал из гробницы на третий день после смерти. Как Йеѓуда продал Иосифа за двадцать сребренников, так Иуда Искариот продает Иисуса за тридцать сребренников. Как Исаак был заменен на жертвеннике агнцем, так Иисус приносится в жертву в качестве Агнца Божьего, при этом распятие происходит недалеко от Храма, стоящего на горе Мория, где некогда подверглись испытанию Авраам и Исаак (см. Авраам ). Особенно много параллелей в жизнеописании Иисуса обнаруживается с запечатленной в Торе и Аггаде биографией пророка Моисея. Как Моисей спасен вопреки приказу фараона уничтожить всех младенцев мужского пола, рождающихся у евреев (Исх 1:15-2:10), так и Иисус спасается во время истребления младенцев в Бет-Лехеме по приказу Ѓордоса (см. Ирод ). Аггада добавляет также мотив сознательного поиска фараоном именно Моисея, ибо придворные гадатели и прорицатели предрекли, что в одной из еврейских семей родится тот, кто свергнет фараона с трона (параллелью и сознательным повторением этого сюжета является рассказ о трех магах, или волхвах [см. ], от которых Ирод узнает о рождении Младенца, принимаемого царем за соперника по трону). Как Моисей, а вместе с нем и весь народ Израиля, вышел из Египта - "дома рабства" - навстречу подлинной свободе, и, получив у подножья Синая Тору, открыл себе и всему человечеству путь к спасению, так и Иисус должен свершить путь из Египта, чтобы исполнить свою миссию освободителя от внутреннего рабства, даровать людям жизнь вечную. Слова пророка Ѓошеа [см. ] (Осии) от имени Бога - "из Египта Я вызвал сына Моего" (Ос 11:1), относимые пророком ко всему народу Израиля, рассматриваются в Евангелии как указание на путь Сына Божьего из Египта обратно в Иудею. В сцене Преображения на горе Табор (Фавор), когда Иисус является как Сын Божий ученикам (Матф 17:1-2), лик Его сияет, как солнце, подобно лицу пророка Моисея, сошедшего с Синая (Исх 34:13-21). Не случайно свидетелями Преображения, появляющимися рядом с Иисусом, оказываются Моисей и Элияѓу (Илия; см. Пророки ): первый олицетворяет Закон (Тору), второй - мессианскую линию пророчества, ибо, согласно еврейской традиции, именно Илия явится в конце времен, чтобы возвестить приход Мессии. Это подтверждается и тем, что, объявляя о Своей миссии ученикам, Иисус, в ответ на их вопрос, пришел ли уже Илия, отвечает, что тот явился в облике Иоанна Крестителя. Как Илия, Иисус на сорок дней отправляется в пустыню, где Его искушает сатана [см. ] (Матф 4:1-1; Лук 4:1-13; ср. 3 Цар 19:4-14). Как Илия и его преемник Элиша (Елисей), Иисус совершает различные чудеса: воскрешает мертвых (Мар 5:22-43; Лук 7:11-14; ср. 3 Цар 17:17-23), исцеляет больных (Мар 1:40-42; ср. 4 Цар 6:5-7), насыщает тысячи людей пятью (или семью) хлебами (Мар 6:34-44; 8: 1-21; ср. 4 Цар 4:1-7, 42-44). После смерти Иисус, как и пророк Илия, возносится на небо (Лук 24:51; ср. 3 Цар 2:11). В духовном плане особенно сильны параллели между образами Иисуса и пророка Иеремии (см. Йирмеяѓу ): так же, как Иеремия, Иисус страдает от непонимания большинства окружающих, скорбит над участью Иерусалима, который будет разрушен, обличает служителей Храма, прорицает его разрушение и восстановление в результате заключения нового Завета между Богом, Его народом и всем человечеством (Мар 11:15-18; 13:2; 14:58; ср. Иер 7:32-34; 33:14-26). Иисус доводит до апогея мысль Иеремии о необходимости абсолютно духовной религии, для которой не будет иметь значения ничто внешнее, даже Скрижали Завета и Храм, тем более - жертвоприношения, и законы которой будут начертаны в сердцах людей. Само преследование Иеремии со стороны властей, его заточение ассоциируются у евангелистов с арестом и страданиями Иисуса.

Однако помимо ставших уже устойчивыми к моменту записи Евангелий собственно еврейских (иудейских) типологических моделей и парадигм, новозаветные авторы восприняли языческие мотивы: непорочное зачатие (ср., напр., деву Анат в угаритских текстах; мотив зачатия от Духа Святого не может быть еврейским по происхождению и потому, что Единый Бог, в отличие от языческих богов, по определению не может вступать в сексуальные отношения с людьми, и потому, что на иврите Руах ѓа-Кодеш - Дух Святой - женского рода); принесение в жертву богами других богов или полубогов (египетский Осирис, шумерский Думузи, вавилонский Таммуз, греческие Дионис и Адонис, хеттский Аттис и др.) и их последующее воскресение (ко времени проповеди Й. ѓа-Н. и возникновения христианства в еврейской культуре уже прочно утвердилась мысль о воскресении мертвых, но не личном, индивидуальном, а эсхатологическом). Евангелие от Иоанна вобрало в себя символику дионисийского мифа, описывая в мистериальных тонах радости и веселья самую смерть Иисуса.

Его проповедь пришлась на время, особенно нестабильное в плане социально-политическом и исполненное духовного брожения. Деспотическое правление Ирода, ставленника Рима, выходца из идумейской семьи прозелитов, плохо понимавшего обычаи и духовные устремления народа Иудеи, не случайно приобретшего в его глазах кровавый ореол (отразившийся и в легенде о Вифлеемском избиении младенцев), вызвало бунты, локальные восстания и всплеск мессианских чаяний, особенно среди бедных слоев Галилеи (Галиль - северная часть Израиля, в то время формально не относившаяся к Иудее). Эти настроения еще более усилились после смерти Ирода в 4 до н. э. (первые восстания зелотов [см. ], сторонников сопротивления Риму до конца) и позднее, когда после короткого правления в Иерусалиме его сына Архелая, этнарха Иудеи и Самарии (4 до н. э. - 6 н. э.; в Галилее в это время правит еще один сын Ирода - Ирод Антипа [см. ], тетрарх Галилеи и Переи; 4 до н. э. - 39 н. э.), Архелай был смещен, а Иудея окончательно превращена в протекторат Римской империи. Устанавливается власть прокураторов (или префектов; в Новом Завете - игемоны), наместников императора. При этом правление пятого прокуратора Иудеи, Понтия Пилата, было, по свидетельству Филона Александрийского, одним из самых жестоких. Все это многократно усиливало апокалиптические (см. Апокалипсис , Апокалиптика ) и мессианские настроения, страстные надежды на освобождение и грядущее Избавление (см. Геулла ). В Иудее в это время насчитывалось около тридцати сект, по-своему излагавших доктрину Спасения и выдвигавших свой мессианский идеал и свое понимание Мессии. По-разному они видели и пути достижения эры справедливости и гармонии. Одни, как каннаим, или зелоты, провозглашали путь к свободе через открытую войну с Римом до последней капли крови, через смерть во освящение Имени Божьего, при этом среди руководителей галилейских повстанцев был Менахем, объявивший себя мессией, царем-освободителем (см. подробнее Зелоты ). Другие, как ессеи, видели этот путь в полном отречении от грешного мира, в отказе от имущества и мирских утех, в аскетизме и покаянии (как известно, именуя себя "сынами света", ессеи резко противопоставляли себя остальным, в том числе иудеям, как "сынам тьмы" и жили ожиданием скорого прихода Мессии и финального сражения между "сынами света" и "сынами тьмы").

Срединную позицию занимали перушим (фарисеи), не устранявшиеся от мира, но ведшие активную проповедь в народе, толковавшие Тору, носители Устного Закона (см. Талмуд ), выступавшие за сохранение национальной культуры и религиозной традиции, ограждение ее от греко-римского влияния. Фарисеи верили в бессмертие души, приход Мессии, наступление Царства Божьего (см. Олам ѓа-ба ) и воскресение мертвых, и в этом их представления совпадали с ессейскими и раннехристианскими. Однако они полагали (как полагают иудеи и сейчас), что заповеди Торы (см. Мицвот ) даны Всевышним для того, чтобы построить разумное и справедливое общество на земле, что час прихода Мессии никому не известен (ср. Матф 25:13), что это может свершиться не так скоро и что легко за Помазанника Божьего принять лжемессию. Пока длится человеческая история, нужно нести за нее ответственность и стремиться сделать ее как можно более разумной, а мир - как можно более благоустроенным (в этом смысл знаменитого изречения раббана Йоханана бен Заккая [см. ]: "Если ты услышал крики: "Пришел Мессия!", выйди и посади сначала дерево, а уж потом иди встречать Мессию). Фарисеи занимали осторожную позицию в отношении сопротивления Риму, считая, что преображать мир можно и нужно не столько через политическую борьбу, сколько через духовное совершенствование, невозможное без исполнения мицвот. При этом фарисеи отнюдь не были поголовно "буквалистами", слепо исполняющими предписания Закона: именно они провозгласили две заповеди Торы - "люби Господа Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими" (Втор 6:5) и "люби ближнего твоего, как самого себя" (Лев 19:18) - важнейшими, описывающими содержание (соответственно) Первой и Второй Скрижали с Десятью Заповедями. Именно эти заповеди назовет главными Й. ѓа-Н. Именно фарисеи провозгласили идеалом кротость, смирение, человеколюбие, благочестие, подчинение всей жизни выполнению заповедей. Наглядным воплощением такого идеала стал фарисейский мудрец Ѓиллель, старший современник Й. ѓа-Н., который первым в Европе сформулировал знаменитое "золотое правило", определяя суть Торы (Закона): "Не поступай с другими так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой. Вот суть Торы. Все остальное - толкования" (еще одна редакция: "То, что ненавистно тебе, не делай ближнему твоему; все остальное - лишь толкование..." - Шаббат 31а). В сущности, Й. ѓа-Н. повторит эту формулу Ѓиллеля, а Евангелия запечатлеют ее на греческом языке не в негативной (через отрицание), но в позитивной (через утверждение) форме: "...во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом Закон и Пророки" (Матф 7:12; здесь, как и в других речениях, под Законом и Пророками Й. ѓа-Н. имеет в виду Тору и Пророков - Невиим - две уже канонизированные к его времени части Танаха, иудейского Священного Писания). Собственно, Ѓиллель являл собою тот эталон человека, о котором говорил в своей проповеди Й. ѓа-Н., и в плане духовно-этическом был чрезвычайно близок самому великому проповеднику из Назарета.

После открытия Кумранских текстов, или свитков Мертвого моря, некоторые исследователи пытались отождествить основателя Кумранской общины - Учителя Праведности, или Наставника Справедливости (Морэ ѓа-Цедек - одно из именований Мессии в пророческих книгах), с Й. ѓа-Н. или утверждали, что ессейское влияние на его взгляды было решающим. Однако более тщательные разыскания, в том числе и успехи кумранистики, позволили точно установить, что Учитель Праведности и Й. ѓа-Н. - разные личности, удаленные во времени на несколько столетий и различные по своим взглядам. Безусловно, в проповеди Й. ѓа-Н. есть точки соприкосновения с ессеями (напр., требование, по крайней мере от своих ближайших учеников, отказа от имущества - см. Матф 19:21, полное самоотречение, предельный нравственный максимализм и ригоризм, провозглашение скорого наступления Царства Божьего), однако, в отличие от ессеев, Й. ѓа-Н. не делил людей на "сынов света" (хотя это выражение встречается в Новом Завете), т. е. членов секты, и "сынов тьмы" - всех остальных, с которыми нужно вести войну и которые не могут спастись. Й. ѓа-Н. провозглашает: "Любите врагов ваших" (Матф 5:44). Некоторые исследователи полагают, что это поучение направлено именно против ессеев, особенно страстно ненавидевших фарисеев. Ессеи не считали, что необходимо чему-то учить тех, кто сам не пришел к ним, в то время как Й. ѓа-Н. постоянно наставляет людей на путь истины и заповедует своим ученикам: "...идите, научите все народы..." (Матф 28:19). Сравнительное изучение новозаветных, кумранских и талмудических текстов выявило, что взгляды Й. ѓа-Н., как и его методы толкования Торы, очень близки фарисейским (см. ниже).

На основании евангельских текстов и исторических сведений о той эпохе можно выделить следующие основные этапы жизни и деятельности Й. ѓа-Н, не вызывающие сомнения в их реальности и историчности. Он родился в Нацрате, или Нацерате (Назарете), в Галилее, в семье плотника Йосефа (Иосифа). Как всякий иудей, он был обрезан (см. Обрезание ) и наречен на восьмой день после рождения (Лук 2:21), а через какое-то время (на тридцатый или сороковой день) принесен родителями в Иерусалимский Храм для совершения обряда символического "выкупа первенца" (Лук 2:22-24, 27; см. Выкуп первенца ). В двенадцатилетнем возрасте, когда мальчик, как положено по иудейскому обычаю, готовится к обряду духовного совершеннолетия - бар-мицва, Й. ѓа-Н. был взят родителями на праздник еврейской Пасхи - Песах в Иерусалим, ибо все взрослое население страны, согласно Торе, должно было в этот праздник совершать восхождение в горный Иерусалим и приносить пожертвования в Храм. На обратном пути Мария и Иосиф обнаружили пропажу сына (мужчины и женщины возвращались из храмового двора разными путями, несовершеннолетний ребенок мог быть с любым из родителей, и каждый из родителей Й. ѓа-Н. первоначально, вероятно, думал, что он с другим), вернулись к Храму и обнаружили отрока сидящим у храмовой стены и ведущим ученые беседы с выдающимися законоучителями, которые дивились его уму и разумению Торы (Лук 2:21-32, 41-47). Последнее, конечно же, можно понимать как легендарное допущение, но в самом эпизоде отражены реалии религиозной жизни еврейского народа той эпохи: при Храме существовала синагога, в которой читали и обсуждали Тору, вели дискуссии по самым различным духовно-этическим проблемам (синагоги - дома собрания, молитвы и учения - стали возникать повсеместно в городах и селениях Иудеи после возвращения из Вавилонского плена; см. Танах ).

Так или иначе, эпизод, приведенный в Евангелии от Луки, подчеркивает тягу юного Й. ѓа-Н. к учению. Где именно учился знанию Торы сын плотника, в Евангелиях умалчивается. Более того, в евангельской биографии Й. ѓа-Н. возникает достаточно обширная временная лакуна, породившая немало домыслов, порой самых фантастических: ничего не сообщается о его занятиях до тридцатилетнего возраста, когда (между 26 и 30 годами от роду) он встретился с Иоанном Крестителем и начал свое служение (Лук 3:23). Проповедник Йоханан бар Зхарья, прозванный народом Йоханан ѓа-Матбиль - Иоанн Креститель - за то, что призывал народ к покаянию и очищал пришедших к нему людей от грехов, с головой погружая их в воды Иордана (подобный обряд до сих пор существует в иудейской традиции; он приобрел особое значение инициации у ессеев и был воспринят ранним христианством, получив позднее в славянской традиции название крещения [см. ]). По своим взглядам Иоанн Креститель был близок ессеям, но основал собственную школу иоаннитов; народ принимал его также за Мессию, но он, по-видимому, воспринимал себя лишь как предтечу Помазанника Божьего, как вновь явившегося в мир Илию-пророка, которому суждено провозгласить приход Мессии (Матф 3:11-12; Мар 1:4-8; Лук 3:15-17). Под руководством Иоанна Й. ѓа-Н. также совершает ритуал очищения в водах Иордана. Возможно, именно под влиянием Иоанна Крестителя, провозгласившего в Й. ѓа-Н. Мессию, он проникся осознанием собственного великого предназначения. Некоторые исследователи полагают, что примерно восемнадцать лет - от первого появления в Иерусалиме до начала проповеди - Й. ѓа-Н. провел в одном из ессейских монастырей, образец которого являла собой и Кумранская община, что именно в ессейской среде он приобрел глубокое знание Торы и Пророков. Однако речения Й. ѓа-Н. свидетельствуют и о его очень хорошей осведомленности в Аггаде и Ѓалахе, в высказываниях законоучителей-фарисеев.

После ритуального очищения и 40 дней поста (отшельничества в пустыне) Й. ѓа-Н. основывает собственную школу: собирает учеников-апостолов на берегах озера Киннерет, или Генисаретского озера (число апостолов - 12 - не случайно, но являет собой фольклорно-мифологическое число полноты и типологически соотносится с Двенадцатью сыновьями Йаакова, явившимися основоположниками двенадцати колен Израилевых; см. подробнее Апостолы , Двенадцать апостолов ), призывает народ к покаянию и подготовке к приближению Царства Божьего. В родном Назарете Й. ѓа-Н. встречают на первых порах недоверчиво, его не понимают и в кругу собственной семьи (Евангелия подчеркивают лишь понимание матери, но в целом отдаленность Й. ѓа-Н. от семьи; истинная его семья - его ученики; лишь после его смерти его родной брат Иаков станет его последователем и основателем Иерусалимской иудеохристианской общины; см. Иудеохристиане , Иерусалимская Православная Церковь ). Однако в окрестностях Кфар-Нахума (Капернаума) Й. ѓа-Н. совершает свои чудеса в духе деяний древних пророков, к нему присоединяются новые и новые приверженцы. Аскетический образ жизни Й. ѓа-Н., его человеколюбие и великодушие, его речь, идущая от сердца, изобилующая пословицами, поговорками и притчами, обличение им богатых и власть имущих привлекали к нему простых людей. Однако именно социальные ноты в проповеди Й. ѓа-Н., провозглашение им практически невозможности для богачей войти в Царство Божье (Матф 19:24; Лук 18:24-25) встревожили власти: Ирод Антипа, казнивший Иоанна Крестителя именно за обличение властей, и, прежде всего, самого тетрарха, женившегося при живом брате на его жене (см. подробнее Ирод Антипа , Иоанн Креститель ), увидел в Й. ѓа-Н. преемника казненного им проповедника. Ирод Антипа намеревался казнить и самого Й. ѓа-Н., но не решился это сделать, боясь возмущения народа.

Деятельность Й. ѓа-Н. в Галилее и Заиорданье продолжалась примерно год или два. Окончательно определив состав двенадцати учеников, назначив их своими духовными преемниками, он вместе с ними отправляется в Иерусалим, следуя, вероятно, уже выработанному им к этому времени плану, опирающемуся, прежде всего, на пророческие книги. До этого он весьма неопределенно говорил ученикам о своем предназначении, теперь же провозглашает неизбежные страдания и смерть, которые должен претерпеть Сын Человеческий (Матф 20:17-19; Мар 10:32-33; Лук 18:31-33). Возможно, это свидетельствует о постепенном укреплении его представления о себе как о Мессии; Сын Человеческий - Бар Энаш - именование Мессии в 7-й, апокалиптической, главе Книги Даниэля (см. Даниэль ). Й. ѓа-Н. решает претерпеть хевлей Машиах - "муки Мессии" (представление о том, что весь народ должен претерпеть страдания, чтобы родился Мессия, что сам Мессия не избегнет страданий, получило распространение в эпоху Второго Храма).

К воротам Иерусалим Й. ѓа-Н. со своими учениками подошел за несколько дней до начала праздника Песах. Остановившись на подходе к городу, он просит учеников найти ему привязанную ослицу, рядом с которой - молодой осел, на котором еще никто не ездил (Матф 21:1-7; Мар 11:1-7; Лук 19:29-35), ибо именно на белой ослице или молодом осле, согласно пророку Зехарье [см. ] (Захарии), Мессия должен въехать в Иерусалим: "Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной" (Зах 9:9). Согласно Евангелиям, народ в Иерусалиме действительно ликовал, встречая въезжавшего в город на осле Й. ѓа-Н. как Мессию. Явившись в Храм, Й. ѓа-Н. предрекает его разрушение и пытается изгнать их храмового двора менял и торговцев жертвенными животными. Тем самым он, вероятно, хотел показать, как и бывшие до него пророки Израиля, что истинная вера - не в жертвоприношениях (не случайно он цитирует слова пророка Амоса: "Милосердия хочу Я, а не жертвы, // И Богопознания - более всесожжения" - Ам 6:6; перевод А. Меня). Этот инцидент вызывает гнев священников, которые в тот период практически все были из саддукеев (см. Цадоким ). В целом слухи о новом Мессии будоражат город, в котором на главный праздник собрались толпы паломников (согласно Иосифу Флавию, в пасхальные дни население Иерусалима возрастало до 3 млн.), и не на шутку тревожат как еврейских старейшин и священников, так и Римские власти. Известно, что Понтий Пилат на время пасхальной недели покинул Кесарию (Цезарею), административный центр протектората, и переселился в Иерусалим, чтобы лучше контролировать ситуацию. Под Иерусалимом было размещено большое количество римских солдат, ибо город жил как на пороховой бочке (впрочем, как и вся Иудея), и малейшей искры - например, слухов о том, что явился истинный Царь-Освободитель, - было достаточно, чтобы вспыхнуло пламя мятежа. Римляне готовы были признавать какую угодно религию, если при этом она не противоречила державной власти Рима и его императора.

Й. ѓа-Н. со своими учениками, как и положено, справляет пасхальный седер (см. Песах , Аггада Пасхальная ), но вынужден делать это втайне от любопытных глаз, ибо в оккупированном городе нельзя собираться вместе большому количеству людей, да и, возможно, священники после случая в Храме следят за ним. Именно поэтому пасхальная трапеза (вечеря) проходит тайно, но становится Тайной Вечерей еще и потому, что, благословляя пасхальные вино и пресный хлеб и объясняя смысл их вкушения, как и положено по обычаю пасхального седера, Й. ѓа-Н. придает им дополнительный, новый смысл, уподобляя крови и плоти Сына Человеческого, который пострадает во имя людей. После трапезы, соответствующей бенедикции (см. Браха , Биркат ѓа-мазон ) и пения славословных Псалмов (см. Хваления ) - Ѓаллель (см. Аггада Пасхальная ), Й. ѓа-Н. с учениками отправляется на Масличную (Елеонскую) гору, находящуюся за городом (при этом они проходят именно то расстояние, которое позволяет пройти раввинистическая, т. е. фарисейская, традиция в Субботу (см. Шаббат ), чтобы не нарушить ее святость, ибо пасхальный седер пришелся, согласно евангельским текстам, как раз на вечер встречи Субботы). Й. ѓа-Н. отправляется на Масличную гору, ибо, согласно иудейским представлениям, именно туда явится Мессия, чтобы свершить последний Суд над народами земли (см. Страшный суд ). Здесь, предвидя свой арест, он молится у подножья Масличной горы, в Гат-Шманим (Гефсиманском саду), прося Всевышнего пронести мимо чашу страданий, и в то же время укрепляет душу в преддверии неизбежной гибели. Один из апостолов, Иуда Искариот (вероятно, от иврит. иш Крийот - "человек из Криота [Кариота]"; возможно, Криот тождествен г. Кирьят в Иудее; по другим версиям - от арам. иш кария - "лживый человек" или от греч. сикариос - "сикарий"; см. Зелоты ), вероятно, связанный с зелотами и разочаровавшийся в учителе, медлящем с делом освобождения Иудеи (см. подробнее Иуда Искариот ), выдает его храмовой страже, а та приводит к первосвященнику, отправляющему сомнительного проповедника на суд к Понтию Пилату.

Как полагает знаток еврейской истории М. Даймонт ("Евреи, Бог и история"), первосвященник и священническая верхушка хотели лишь изолировать Й. ѓа-Н. на время праздника, чтобы избежать народных волнений и возможной расправы римских властей, однако последним стало известно о новоявленном Мессии и происшествии в Храме, и тогда Й. ѓа-Н. препроводили к прокуратору. Множество столетий эти события выступали болезненным камнем преткновения в спорах между христианами и иудеями и источником обвинений всего еврейского народа в суде над Й. ѓа-Н. и его мучительной казни, в "убийстве" Сына Божьего. Эти наветы стали причиной чудовищной ненависти к евреям, их гонений, страданий и массовой гибели. Согласно Евангелиям, Иисуса приговорил к смерти Синедрион (см. Санѓедрин ) - высший еврейский судебный орган, состоявший из 71 человека. Однако описание суда и вынесенный приговор никак не согласуется с еврейским религиозным законом - Ѓалахой, если принять сказанное евангелистами за историческую правду. Как отмечают авторы Краткой Еврейской Энциклопедии, "критический анализ текстов с точки зрения еврейского судопроизводства тех времен приводит к заключению о неправдоподобности евангельского описания". Если следовать логике евангелистов, то во время суда над Й. ѓа-Н. были нарушены абсолютно все установления еврейской юриспруденции - начиная с того, что Синедрион заседал в доме первосвященника, хотя не имел права там заседать и никогда не собирался нигде, кроме специального помещения, и кончая смертным приговором, вынесенным за "преступление", по которому еврейский закон не может предусматривать смерть. Уже в 20 в. в Иерусалиме собрались самые выдающиеся знатоки Ѓалахи, чтобы осуществить странный юридический эксперимент: рассмотреть заново дело Й. ѓа-Н. Приговор суда был единодушным: оправдать в связи с отсутствием состава преступления (этому процессу, а также анализу суда и казни Й. ѓа-Н. с историко-юридической точки зрения посвящена книга Х. Коѓена "Судебный процесс и смерть Иисуса из Назарета", 1968; перевод на русский язык появился в 2000). Известно, что Синедрион за несколько столетий своего существования вынес всего два смертных приговора, но ни один из них не был связан с процессом над Й. ѓа-Н. Согласно Ѓалахе, приговорить человека к смерти чрезвычайно трудно, ибо человеческая жизнь - слишком большая ценность. Поэтому нужны два непосредственных свидетеля совершенного преступления; человек должен совершить его сознательно, а это значит, что его предупредили о возможности преступления, но он все равно преступил закон, и т. д. Кроме того, даже если человеку инкриминировано богохульство, подобное преступление подлежит не приговору человеческого суда, но каре Божьей. Вероятнее всего, никакого суда над Й. ѓа-Н. не было. Возможно, был сговор между первосвященником и римскими властями для устранения "смутьяна", а народу это было преподнесено как приговор суда.

Столь же несправедливы обвинения в адрес всего народа Иудеи (а затем - еврейского народа вообще) в гибели Й. ѓа-Н. В Евангелиях преувеличена роль народа и преуменьшена роль Понтия Пилата в казни Й. ѓа-Н. Как отмечает М. Даймонт, нужно быть чрезвычайно наивным, чтобы полагать, что жестокого прокуратора Иудеи заботила участь очередного еврейского Мессии и что он мог быть напуган толпой, вооруженной только таким оружием, как молитвенные принадлежости - филактерии. Пилат, согласно Евангелиям, всячески пытается спасти Й. ѓа-Н., передать его как жителя Галилеи в руки Ирода Антипы или заменить его другим преступником, но народ настоятельно требует: "Распни его!" При этом, наделенный правом спасти в канун Песаха одного из обреченных на смерть, народ спасает "разбойника" Варавву. Исторически же известно, что Бар-Абба был зелотом, в глазах народа - не разбойником, а героем, рисковавшим жизнью ради свободы своей родины. Понятно, почему толпа потребовала его освобождения. Тогда Пилат символически "умыл руки", демонстрируя, в соответствии с еврейской традицией, что он непричастен к пролитию крови невинного. Толпа же отвечала: "Кровь его на нас и на детях наших" (Матф 27:24-25), т. е. взяла на себя ответственность за казнь Й. ѓа-Н. Именно эта фраза служила основой обвинения всего народа в "смерти Бога". Однако понятно, что принимать толпу, собравшуюся на публичную казнь, за весь народ, нелепо. К тому же, сами евангелисты отмечают, что у креста стояли также люди, сочувствовавшие Й. ѓа-Н. и оплакивавшие его, и что не кто-нибудь иной, но фарисей выкупил тело казненного у Понтия Пилата и с почестями предал его погребению, уступив ему собственную заранее заготовленную погребальную пещеру (см. Иосиф Аримафейский ). Совершенно очевидно, что тех, кто записывал Евангелия, волновала не столько историческая истина, сколько истина метаисторическая: представить сошедшего на землю Сына Божьего, не понятого "своими", преданного и казненного ими, но вопреки всему воскресшего. Эта парадигма должна была более легко освоиться (и освоилась-таки) языческим сознанием.

Так или иначе, но Й. ѓа-Н. был действительно казнен, и прежде всего по политическим причинам: подозреваемый в притязаниях на высшую власть - власть истинного Царя Иудейского (Мессии), он входил в конфронтацию не с еврейским, но с Римским законом и подлежал казни как мятежник, выступивший против "законной" власти императора Рима. Он был казнен самым распространенным в Риме того времени способом казни - через распятие на Т-образной перекладине. Подобный мучительный вид казни запрещен Ѓалахой и никогда не применялся ни в едином Израильском царстве, ни в Иудее, ни в еврейской практике вообще. В Евангелиях подробно описаны бичевание Й. ѓа-Н. до распятия, издевательства над ним римских легионеров, его муки на кресте, продолжавшиеся шесть часов. До самого последнего момента он, вероятно, надеялся на то, что Бог спасет его. Поэтому за мгновение до смерти с его уст срываются слова, исполненные невероятного трагизма и отчаяния и повторяющие стих Псалма 22-го, но в арамейском варианте: Эли, Эли, лема швактани? ("Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?"; в транскрипции Синодального перевода: Или, Или! Лама савахфани! - Матф 27:46; Элои! Элои! ламма савахфани? - Мар 15:34; ср. Пс 22:2). В этом Эли, Эли некоторым почудилось призывание Й. ѓа-Н. пророка Элияѓу (Илии; Матф 27:47; Мар 15:35), однако пророк не явился, чтобы снять его с креста. Гибель Й. ѓа-Н. и то, что он так и не освободил Иудею от римского ига, в глазах многих явились подтверждением мнимости его притязаний на титул Мессии. Однако ближайшие последователи Й. ѓа-Н. отказались мириться со смертью учителя, призвав на помощь доктрину воскресения, прочно вошедшую в иудаизм уже во 2 в. до н. э. Подобная парадигма представлена уже в ессейских текстах. Так Й. ѓа-Н. постепенно стал Иисусом Христом, Сыном Божьим, Богочеловеком, Который, "смертию смерть поправ", воскрес на третий день после Распятия, спустился в ад (см. ; см. также Геѓинном ) и вывел оттуда родившихся до Него праведников, явился после смерти Своим ученикам и напутствовал их проповедовать Евангелие - Благую весть о Его учении, смерти и Воскресении, об открывшемся пути к жизни вечной и о грядущем Своем втором пришествии.

Однако самый сложный вопрос, если исключить мифологические и христологические наслоения, заключается в том, кем считал себя исторический Й. ѓа-Н. Скорее всего, он выступил поначалу как духовный наставник, законоучитель, который толкует Тору, разъясняет народу заповеди Закона Моисеева (и в этом смысле его деятельность близка фарисейскому движению). Однако затем общение с Иоанном Крестителем, всем своим обликом и сутью проповеди и суровых обличений напоминавшего древних пророков Израиля, возможно, заставило его ощутить себя последователем именно пророков, предвещавших пришествие Мессии, говоривших о вине и покаянии как пути к спасению. Как полагают исследователи, именно таким пророком считали его самые первые его последователи - иудеохристиане, ни в чем не отступавшие от иудаизма. Внимательный анализ евангельских текстов свидетельствует, что Й. ѓа-Н. не считал себя Сыном Божьим в христианском богословском смысле этих слов. Выражение "сын Божий" он употребляет в том же значении, что и другие еврейские законоучители этого периода: "Любим человек, созданный по образу [Божьему], и любимы израильтяне, названные сынами Бога" (Авот 3:14). Сын Божий - любой человек, преданный Господу, исполняющий Его заповеди. Общепринятым в иудейской традиции с древнейших времен и доныне является обращение ко Всевышнему как к любящему Отцу - Ави ("Отец мой"), Авину ("Отец наш"). Общераспространенной формулой в талмудических текстах становится Авину ше-ба-шамаим ("Отец наш, Который в небесах"), и эта же формула звучит в молитве "Отче наш" [см. ] (Матф 6:10), которая абсолютно не противоречит иудейской вере. Чаще всего, как известно, Й. ѓа-Н. именует себя "сыном человеческим", и это выражение, звучащее как именование Мессии в Книге Даниэля, указывает на вполне человеческое происхождение Мессии.

Однако вопрос о том, считал ли Й. ѓа-Н. себя Мессией, чрезвычайно сложен и вряд ли может быть решен однозначно. Сам он ни разу не употребляет слово "Мессия", или (в греко-славянском варианте) "Христос". На вопрос первосвященника, следователя храмовой коллегии: "Скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий?" - Й. ѓа-Н. отвечает уклончиво: "Ты сказал" (Матф 26:63-64). Точно так же на вопрос Понтия Пилата "Ты Царь Иудейский?" - он отвечает: "Ты говоришь" (Матф 27:11). Правда, он тут же добавляет в ответе первосвященнику, апеллируя к Книге Даниэля: "Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы [т. е. Бога] и грядущего на облаках небесных" (Матф 26:64), но неизвестно, ведет ли он здесь речь о себе. Согласно другой версии, он прямо называет себя первосвященнику: "Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных" (Мар 14:62). С одной стороны, эти противоречия указывают на сомнительность того, что это было сказано именно так, с другой стороны, свидетельствуют о том, что, возможно, ко времени вступления в Иерусалим Й. ѓа-Н. уверился в своей мессианской роли. Он провозглашает скорое наступление Царства Божьего, но одновременно очень осторожно говорит о своей роли в его приближении и указывает только на предстоящие ему страдания.

В остальном же проповедь Й. ѓа-Н. свидетельствует о близости его учения фарисейским взглядам и в некоторых аспектах - ессейским. Особенно наглядна в этом смысле Нагорная проповедь (Матф 5-7), представляющая квинтэссенцию евангельской этики. Й. ѓа-Н. совершенно четко заявляет о том, что он не находится и не может находиться в конфронтации к Торе и учению пророков, более того - он пришел, чтобы это учение осуществилось во всей полноте: "Не думайте, что я пришел нарушить Закон или Пророков: не нарушить пришел я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из Закона, пока не исполнится все" (Матф 5:17-18). При этом под Законом и Пророками понимаются Тора и Пророки - две части Танаха, которые были канонизированы ко времени Й. ѓа-Н. и, безусловно, являлись для него незыблемым авторитетом. Его слова свидетельствуют о беспрекословном выполнении им заповедей Торы, о том, что он и не думал, в отличие от поверхностного мнения многих христиан того времени, отменять выполнение заповедей для своих последователей. Говоря, что "ни одна иота и ни одна черта не прейдет из Закона", Й. ѓа-Н., абсолютно в духе фарисейского учения и наследовавшего последнему раввинистического иудаизма, провозглашает значимость любой, даже кажущейся самой малой (как йота, или, точнее, - йуд, самая маленькая буква ивритского алфавита, или как буква вав, которая имеет форму вертикальной черточки), заповеди: "Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном" (Матф 5:19). Не случайно на вопрос некоего юноши, как обрести жизнь вечную, Й. ѓа-Н. отвечает: "Если... хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди" (Матф 19:17).

Полемика Й. ѓа-Н. с фарисеями (они же "книжники", т. е. толкователи Торы, носители Устного Закона), традиционно представляется как его полемика с иудаизмом вообще, что не совсем верно: это, скорее, полемика внутри иудаизма с излишне буквальным пониманием заповедей, с показным благочестием, и подобная критика была свойственна изнутри самим фарисеям (тех, кто выказывал излишнее внешнее рвение, лицемеров, они называли "крашеными фарисеями"). Слушая упреки ревнителей Закона в том, что его ученики срывают колосья в Субботу, когда работать нельзя, Й. ѓа-Н., который сам не делает этого, отвечает: "...Суббота для человека, а не человек для Субботы..." (Мар 2:27). Однако в этом нет никакого противоречия с законами еврейской Субботы: если нужно накормить голодного, то нужно работать и в Субботу; вступает в силу правило пиккуах нефеш - спасения жизни, которая ценнее святости Субботы. Под изречением Й. ѓа-Н. и сейчас подпишется любой раввин. В спорах с книжниками выявляется не только негативное отношение Й. ѓа-Н. с излишним формальным рвением некоторых фарисеев, но и в целом положительное отношение к их доктрине: "...всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое" (Матф 13:52). Не случайно многие фарисеи, как свидетельствуют Евангелия, примыкают к ученикам Й. ѓа-Н. (Матф 8:19), а после его смерти самым ревностным защитником его учения становится апостол Павел, воспитанный в фарисейской среде. Подобно фарисейскому раввину Ѓиллелю, продолжая, как и он, линию пророков, Й. ѓа-Н. утверждает примат этического начала в служении Всевышнему. В ответ на вопрос фарисеев, какие заповеди он считает главнейшими, Й. ѓа-Н. отвечает, повторяя слова "Шма" - главной еврейской молитвы, извлеченной из Книги Второзакония (Втор 6:4-5), а также заповедь о любви к ближнему (Лев 19:18): "Первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, - вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповедей нет" (Мар 12:29-31). Этот ответ очень радует книжника-фарисея, абсолютно согласного с Й. ѓа-Н., а последний, в свою очередь, одобряет слова фарисея: "Книжник сказал Ему: хорошо, Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Его; и любить Его всем сердцем и всем умом, и всею душею, и всею крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв. Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: недалеко ты от Царствия Божия" (Мар 12:32-34). С одной стороны, фарисеи упрекают Й. ѓа-Н. в излишнем общении с грешниками - мытарями (сборщиками податей, которые служили Римским властям) и даже блудницами, с другой стороны, ответ Й. ѓа-Н., говорящего, что "не здоровые имеют нужду во враче, а больные" и что он "пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию" (Матф 9:12-13), находится в полном соответствии с центральной доктриной раввинистического иудаизма о важности тшувы - покаяния. В Талмуде утверждается, что самые страшные грешники могут рассчитывать на милосердие Бога и что за покаяние одного человека Бог прощает грехи всего мира (Йома 86б). Все выпады Й. ѓа-Н. против фарисеев находят параллели в Талмуде (Сота 22б), хотя в последнем они, разумеется, по определению не могут рассматриваться как выпады против иудаизма вообще (свои же лицемеры и буквалисты есть в любой религии).

Показательно, что, с одной стороны, Й. ѓа-Н. акцентирует в своей проповеди милосердие и всепрощение, с другой - отказывается исцелить больную девочку, дочь ханаанеянки, мотивируя это тем, что он "послан только к погибшим овцам дома Израилева", и в ответ на слезные мольбы матери (даже ученики не выдерживают ее стонов и слез и просят за нее) говорит достаточно жестокие слова: "Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам" (Матф 15:24, 25). Как справедливо отмечают авторы Краткой Еврейской Энциклопедии, это довод, "который вряд ли мог привести самый "фанатичный" фарисей в его (Й. ѓа-Н. - Г. С.) время или законоучитель Талмуда в будущем". Действительно, Ѓалаха запрещает отказывать в помощи (и особенно лечении) человеку только потому, что он нееврей. Только после смиренного замечания женщины, что "и псы едят крохи, которые падают со стола господ их" (Матф 15:27), Й. ѓа-Н. откликнулся на ее просьбу. (Согласно логике Евангелия, этот эпизод следует понимать как испытание этой женщины и демонстрацию ей и ученикам, что значит вера, которая исцеляет.) С одной стороны, Й. ѓа-Н. воплощает предельные кротость и смирение, с другой - проклинает своих оппонентов, учит апостолов быть хитрыми, как змеи (Матф 10:16), и предрекает участь Содома и Гоморры тем городам, которые их не примут (Матф 10:14-15). С одной стороны, проповедь его универсальна, с другой - он не только подчеркивает, что призван спасти именно народ Израиля, но и напутствует своих учеников: "На путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева..." (Матф 10:5-6). Вероятно, эти противоречия отражают разногласия в среде самих фарисеев, которые не были едины. Так, существовала школа Ѓиллеля, отличавшаяся большой толерантностью, и школа Шаммая, которой был свойствен больший ригоризм (см. Бет-Ѓиллель и Бет-Шаммай ). Некоторые исследователи полагают, что отдельные установки Й. ѓа-Н. близки суровому ригоризму школы Шаммая.

Необычайная терпимость и любовь к человеку соединяются с ригоризмом и в Нагорной проповеди. Й. ѓа-Н., толкуя Десять Заповедей, предельно заостряет их этический смысл, придает им максималистский характер, желая искоренить сами дурные помыслы и побуждения из сердца и души человека. Собственно, он распространяет Десятую из Заповедей на Скрижалях - о нежелании "ничего, что у ближнего твоего" (Исх 20:17), на все остальные, справедливо усматривая источник преступления в нечестивых желаниях. Исследователи отмечают, что во всей Нагорной проповеди нет ни одного изречения или суждения, которому нельзя найти параллель в Талмуде или Мидраше - буквальную (напр., Матф 7:2-4 и Сота 1:7; Бава Батра 9б) или несколько видоизмененную (напр., Матф 5:28 и Калла 1; Матф 5:29-30 и Нидда 13б; Матф 6:3 и Бава Батра 9б; Матф 6:30-34 и Сота 48б и т. п.). Даже заповедь "Любите врагов ваших" не является совершенно новой. В Торе нигде не сказано, что нужно ненавидеть врага своего, как это цитируется в Евангелии. Наоборот, в Книге Левит перед заповедью о любви к ближнему сказано: "Не поддерживай в сердце твоем ненависти к брату твоему" (Лев 19:17). Комментируя ее, современный раввин Й. Герц, главный раввин Британской империи, пишет: "Ненависть сама по себе запрещена Законом, потому что является прямым нарушением предписывающей заповеди "Люби ближнего твоего, как самого себя", а также нарушением запрета "Не поддерживай в сердце твоем ненависти к брату твоему". Комментатор подчеркивает, что даже в том случае, если человек совершил тяжкое преступление, нужно ненавидеть "то дурное, что делает нарушитель законов Торы, но не в коем случае не позволять себе ненавидеть его как человека и как личность". Вслед за многими поколениями еврейских мудрецов рабби Герц говорит о том, что нет ничего труднее для человека отказаться от ненависти к своим врагам и обидчикам, но именно это и только это может заставить их измениться.

В Нагорной проповеди очевидны также следы влияния ессейского мировоззрения, особенно социальных взглядов ессеев. Так, макаризмы - заповеди блаженства - обещают грядущее блаженство в Царстве Небесном прежде всего бедным, отказавшимся от земных благ, добровольно отрекшимся от имущества (вероятно, само выражение "нищие духом" следует понимать как "нищие по велению своего духа", "нищие добровольно").

Общего между учением Й. ѓа-Н. и иудаизмом гораздо больше, чем различий. Великий проповедник из Назарета вряд ли думал о создании принципиально новой религии. Это дело свершил его последователь Шауль из Тарса, сменивший имя на латинское Paulus (Павел) и ставший "апостолом для язычников" и одним из основателей Христианской Церкви. Именно Павел провел реформы, благодаря которым первоначальное иудеохристианство, существовавшее в рамках иудаизма (любой язычник, уверовавший в Й. ѓа-Н. как Мессию, должен был сначала принять Закон Моисеев), превратилось в христианство, все более расширявшее свои ряды. Эти реформы могут быть сведены к трем основным моментам. Во-первых, Павел отменил непонятные для язычников законы кашрута; во-вторых, он отменил пугавшее язычников обрезание; в-третьих - и это главное - на место Торы он поставил обожествленную фигуру Й. ѓа-Н. - Иисуса Христа как Сына Божьего, бывшего Богом еще до рождения, как воплощенное Слово Божье. И если иудеи как тогда, так и сейчас полагают, что быть верными и угодными Богу можно только через изучение Торы и исполнение ее заповедей, то Павел провозгласил: отныне путь к Богу лежит через личную любовь и преданность Иисусу Христу.

В европейской науке и литературе попытки реконструкции жизни Й. ѓа-Н., изображения Иисуса Христа как человека начались с "Жизни Иисуса" Э. Ренана. В этом же ряду стоит и история Иешуа Га-ноцри в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита", и роман нобелевского лауреата Ж. Сарамаго "Евангелие от Иисуса" (см. подробнее Евангелие ). Интерес к загадке личности Й. ѓа-Н., к его трагической судьбе, к его проповеди не угасает, ибо в них заданы величайшие парадигмы, сформулированы в емкой, афористичной форме простые и одновременно исполненные безмерной глубины истины, которые являются основой духовного и нравственного бытия значительной части человечества. Наряду с Моисеем, Буддой, Мухаммадом Й. ѓа-Н. является одним из самых выдающихся и знаменитых людей, когда-либо живших на земле, одним из немногих эталонов высочайшей нравственности и человеколюбия.

См. также Иисус Христос , Евангелие .

Г. В. Синило

Поделиться:

Восходящий к Иисусу Христу из Евангелий.

Имя "Иешуа Га-Ноцри" Булгаков встретил в пьесе Сергея Чевкина "Иешуа Ганоцри. Беспристрастное открытие истины" (1922), а затем проверил его по трудам историков. В булгаковском архиве сохранились выписки из книги немецкого философа Артура Древса (1865-1935) "Миф о Христе", переведенной на русский в 1924 г., где утверждалось, что по-древнееврейски слово "нацар", или "нацер", означает "отрасль " или "ветвь", а "Иешуа" или "Иошуа" - "помощь Ягве" или "помощь божию".

Правда, в другой своей работе, "Отрицание историчности Иисуса в прошлом и настоящем", появившейся на русском в 1930 г. Древе отдавал предпочтение иной этимологии слова "нацер" (еще один вариант - "ноцер") - "страж", "пастух", присоединяясь к мнению британского историка библии Уильяма Смита (1846-1894) о том, что еще до нашей эры среди евреев существовала секта назореев, или назарян, почитавших культового бога Иисуса (Иошуа, Иешуа) "га-ноцри", т.е. "Иисуса-хранителя".

В архиве писателя сохранились и выписки из книги английского историка и богослова епископа Фридерика В. Фаррара "Жизнь Иисуса Христа" (1873). Если Древе и другие историки мифологической школы стремились доказать, что прозвище Иисуса Назарей (Га-Ноцри) не носит географического характера и никак не связано с городом Назаретом, который, по их мнению, еще не существовал в евангельские времена, то Фаррар, один из наиболее видных адептов исторической школы (см.: Христианство), отстаивал традиционную этимологию.

Из его книги Булгаков узнал, что упоминаемое в Талмуде одно из имен Христа - Га-Ноцри означает Назарянин. Древнееврейское "Иешуа" Фаррар переводил несколько иначе, чем Древе, - "чье спасение есть Иегова". С Назаретом английский историк связывал город Эн-Сарид, который упоминал и Булгаков, заставляя Пилата во сне видеть "нищего из Эн-Сарида".

Во время же допроса прокуратором И. Г.-Н. в качестве места рождения бродячего философа фигурировал город Гамала, упоминавшийся в книге французского писателя Анри Барбюса (1873-1935) "Иисус против Христа". Выписки из этой работы, вышедшей в СССР в 1928 г., также сохранились в булгаковском архиве.

Поскольку существовали различные, противоречившие друг другу этимологии слов "Иешуа" и "Га-Ноцри", Булгаков не стал как-либо раскрывать значение этих имен в тексте "Мастера и Маргариты". Из-за незавершенности романа писатель так и не остановил свой окончательный выбор на одном из двух возможных мест рождения И. Г.-Н.

В портрете И. Г.-Н. Булгаков учел следующее сообщение Фаррара: "Церковь первых веков христианства, будучи знакома с изящной формой, в которую гений языческой культуры воплощал свои представления о юных богах Олимпа, но, сознавая также роковую испорченность в ней чувственного изображения, по-видимому с особенной настойчивостью старалась освободиться от этого боготворения телесных качеств и принимала за идеал Исаино изображение пораженного и униженного страдальца или восторженное описание Давидом презренного и поносимого людьми человека (Исх., LIII, 4; Пс., XXI, 7, 8, 16, 18). Красота Его, говорит Климент Александрийский, была в его душе, по внешности же Он был худ. Иустин Философ описывает его как человека без красоты, без славы, без чести. Тело Его, говорит Ориген, было мало, худо сложено и неблагообразно. "Его тело, - говорит Тертуллиан, - не имело человеческой красоты, тем менее небесного великолепия".

Английский историк приводит также мнение греческого философа II в. Цельса, который сделал предание о простоте и неблагообразии Христа основанием для отрицания Его божественного происхождения. Вместе с тем, Фаррар опроверг основанное на ошибке латинского перевода Библии - Вульгаты утверждение, что Христос, исцеливший многих от проказы, сам был прокаженным.

Автор "Мастера и Маргариты" счел ранние свидетельства о внешности Христа достоверными, и сделал своего И. Г.-Н, худым и невзрачным со следами физического насилия на лице: представший перед Понтием Пилатом человек "был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшийся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора".

Булгаков, в отличие от Фаррара, всячески подчеркивает, что И. Г.-Н. - человек, а не Бог, поэтому он и наделен самой неблагообразной, не запоминающейся внешностью. Английский же историк был убежден, что Христос "не мог быть в своей внешности без личного величия пророка и первосвященника".

Автор "Мастера и Маргариты" учел слова Фаррара о том, что до допроса у прокуратора Иисуса Христа дважды били. В одном из вариантов редакции 1929 г. И. Г.-Н. прямо просил Пилата: " - Только ты не бей меня сильно, а то меня уже два раза били сегодня..." После побоев, а тем более во время казни, внешность Иисуса никак не могла содержать признаков величия, присущего пророку. На кресте у И. Г.-Н. в облике проступают довольно уродливые черты: "...Открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо", а "глаза его, обычно ясные, теперь были мутноваты".

Внешнее неблагообразие И. Г.-Н. контрастирует с красотой его души и чистотой его идеи о торжестве правды и добрых людей (а злых людей, по его убеждению, нет на свете), подобно тому как, по словам христианского теолога II-III вв. Климента Александрийского, духовная красота Христа противостоит его ординарной внешности.

В трактовке образа Иисуса Христа как идеала нравственного совершенства Булгаков отошел от традиционных, канонических представлений, основанных на четырехевангелиях и апостольских посланиях. В.И. Немцев пишет: “Иешуа - это “авторское воплощение вдела положительного человека, к которому направлены стремления героев романа”. В романе Иешуа не дано не единого эффективного героического жеста. Он - обыкновенный человек: «Он не аскет, не пустынножитель, не отшельник, не окружен он аурой праведника или подвижника. Истязающего себя постом и молитвами. Как все люди, страдает от боли и радуется освобождению от нее». Мифологический сюжет, на который проецируется произведение Булгакова, представляет собой синтез трех основных элементов - Евангелия, Апокалипсиса и «Фауста». Две тысячи лет тому назад было найдено «переменившее весь ход мировой истории средство спасения». Булгаков видел его в духовном подвиге человека, который в романе назван Иешуа Га-Ноцри и за которым виден его великий евангельский прообраз. Фигура Иешуа стала выдающимся открытием Булгакова. Есть сведения о том, что Булгаков не был религиозен, в церковь не ходил, от соборования перед смертью отказался. Но вульгарный атеизм был ему глубоко чужд. Настоящая новая эра (подч.В.М.Акимовым) в ХХ веке - этотоже эра «лицетворение» (термин с.н. Булгакова - В.А.), время нового духовного самоспасения и самоуправления, подобное которому было явлено некогда миру в Иисусе Христе»1. Подобный акт может по М.Булгакову спасти наше Отечество в ХХ веке Возрождение бога должно произойти в каждом из людей.

История Христа в романе Булгакова изложена не так, как в Священном Писании. Это отношение фиксируется, оно становится предметом полемики повествования с библейским текстом. В качестве инвариантного сюжета писатель предлагает апокрифическую версию евангельского повествования, в которой каждый из участников совмещает в себе противоположные черты и выступает в двойственной роли. «Вместо прямой конфронтации жертвы и предателя, Мессии и его учеников и враждебных им образуется сложная система. Между всеми членами которой проступают отношения родства частичного подобия»2. Переосмысление канонического евангельского повествования и придает версии Булгакова характер апокрифа. Сознательное и резкое неприятие канонической новозаветной традиции в романе проявляется том что записи Левия Матвея (т.е. как бы будущий текст Евангелия от Матфея) оцениваются Иешуа как полностью несоответствующие действительности. Роман выступает как истинная версия.

Первое представление об апостоле и евангелисте Матфее в романе дает оценка самого Иешуа: «...Ходит, ходит один с Козлиным пергаментом и непрерывно пишет, но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент!». Стало быть, сам Иешуа отвергает достоверность свидетельств Евангелия от Матфея. В этом отношении он проявляет единство взглядов с Волондом - Сатаной: «... Уж кто-кто, - обращается Воланд к Берлиозу, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило не самом деле никогда...». Не случайно глава, в которой Воланд начинал рассказывать роман Мастера, в черновых вариантах имела заглавие «Евангелие от Дьявола» и «Евангелие от Воланда». Многое в романе Мастера о Понтии Пилате очень далеко от евангельских текстов. В частности, нет сцены воскресения Иешуа, отсутствует вообще Дева Мария; проповеди Иешуа продолжаются не три года, как в Евангелии, а в лучшем случае несколько месяцев.

Если двойственная сущность главного героя (творческая сила и слабость идр.) делает его героем апокрифического Евангелия Булгакова, то это придает его миссии фаустиянский характер и его гибели ампивалентный смысл.

Что касается деталей «древних» глав, то многие из них Булгаков почерпнул из Евангелий и проверил по надежным историческим источникам. Работая над этими главами, Булгаков, в частности, внимательно изучил «Историю евреев» Генрих Гретца, «Жизнь Иисуса» Д.Штрауса, «Иисус против Христа» А.Барбюса, «Археологию преданий господа нашего Иисуса Христа» Н.К.Масковитского, «Книгу бытия моего» П.Успенского, «Гефсиманию А.М.Федорова, «Пилата» Г. Петровского, «Прокуратора Иудеи» А.Дранса, «Жизнь Иисуса Христа» Феррара, и конечно же, Библию «Евангелия. Особое место занимала книга Э.Ренана «Жизнь Иисуса», из которой писатель почерпнул хронологические данные и некоторые исторические детали. Из ренановского «Антихриста» пришел в роман Булгакова Афраний. Кроме того роман Мастера напоминает ренановскую «жизнь Иисуса» и концептуально. Булгаков воспринял «воспринял «мысль о влиянии евангельской притчи на европейскую культуру последних двух тысячелетий». По Ренану, Иисус - лучшее в истории «моральное учение, догматированное церковью, ему враждебной». Идея культа, основанная на нравственности и чистоте сердца и братстве людей, превратилась в «несколько сенсаций, собранных по памяти его слушателями в особенности... апостолами».

Для создания многих деталей и образов исторической части романа первичными импульсами послужили некоторые художественные произведения. Так Иешуа наделен некоторыми качествами сервантовского Дон Кихота. На вопрос Пилата, действительно ли Иешуа считает добрыми всех людей, в том числе и избившего его кентуриона Марка Крысобоя, Га-Ноцри отвечает утвердительно и добавляет, что Марк, «правда, несчастливый человек... Если бы с ним поговорить, вдруг мечтательно сказал арестант, - я уверен, что он резко изменился бы». В романе Сервантеса: Дон Кихот подвергается в замке герцог оскорблению со стороны священника. Назвавшего его «пустой головой», но кротко отвечает: «Я не должен видеть. Да и не вижу ничего обидного в словах этого доброго человека. Единственно, о чем я жалею, это что он не побыл с нами - я бы ему доказал, что он ошибался». Именно идея «заряжения добромроднит булгаковского героя с рыцарем Печального Образа. В большинстве же случаев литературные источники настолько органично вплетены в ткань повествования, что относительно многих эпизодов трудно однозначно сказать, взяты ли они из жизни или из книг».

М. Булгаков изображал Иешуа. Нигде ни единым намеком не показывает, что это Сын божий. Иешуа везде представлен Человеком, философии, мудрецом, целителем, но - Человеком. Никакого ореола святости над образом Иешуа не витает, и в сцене мучительной смерти присутствует цель - показать, какая несправедливость творится в Иудее.

Образ Иешуа - это лишь «персонифицированный образ морально-философских представлений человечества... нравственного закона вступающего в неравную хватку с юридическим правом»3. Не случайно портрет Иешуа как таковой в романе фактически отсутсвует: автор указывает на возраст, описывает одежду, выражение лица, упоминает о cиняке, и сcадине - но не более того: «...Ввели...человека лет двадцати семи. Этот человека был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Приведенный тревожным любопытством глядел на прокуратора».

На вопрос Пилата о родных отвечает «Нет никого. Я один в мире». Но вот что опять странно: это отнюдь не звучит жалобой на одиночество... Иешуа не ищет сострадание, в нем нет чувства ущербности или сиротства. У него это звучит примерно так: «Я один - весь мир передо мною» или - «Я один перд всем миром», или - «Я и есть этот мир». «Иешуа самодостаточен, вбирая в себя весь мир» . В.М.Акимов справедливо подчеркивал, что «трудно понять цельность Иешуа, его равность себе самому - и всему миру, который он вобрал в себя. Иешуа не прячется в колоритное многоголосие ролей; мелькание импозантных или гротескных масок, скрывающих вожделение «Иешуа», ему чуждо Он свободен от всего «скакания», сопутствующего расщеплению, через которое проходят многие (не все ли?!) персонажи «современных» глав». Нельзя не согласиться с В.М.Акимовым в том, что сложная простота булгаковского героя трудно постижима, неотразимо убедительна и всесильна. Более того, сила Иешуа Га-Ноцри так велика и так объемлюща, что поначалу многие принимают ее за слабость, даже за духовное безволие.

Однако Иешуа Га-Ноцри не простой человек: Воланд - Сатана мыслит себя с ним в небесной иерархии примерно на равных. Булгаковский Иешуа является носителем идеи богочеловека. Он реализует философский принцип Н.Бердяева: «Все должно быть имманентно вознесено на крест». Е.О. Пенкина напоминает в этой связи, что в экзистенциальном плане Бог делит с Сатаной свою власть. Отталкиваясь от отечественной традиции развития идеи о сверхчеловеке, автор утверждает, что Булгаков создает героя - антитезу Иешуа. «Антитезу в смысле философского оппонента в споре между неоднозначностью добра и зла. Этой величайшей противоположностью будет Воланд». Царством Воланда и его гостей, пирующих в полнолуние на весеннем балу, является Луна - «фантастический мир теней, загадок и призрачности». Холодящий свет луны, кроме того, - это успокоение и сон. Как тонко подмечает В.Я.Лакшин, Иешуа на крестном его пути сопровождает Солнце - «привычный символ жизни, радости, подлинного света», «изучение жаркой и опаляющей реальности».

Говоря об Иешуа, нельзя не упомянуть о его необычном мнении. Если первая часть - Иешуа - прозрачно намекает на имя Иисуса, то «неблагозвучие плебейского имени» - Га-Ноцри - «столь приземленного» и «обмирщенного» в сравнении с торжественным церковным - Иисус, как бы призвано подтвердить подлинность рассказа Булгакова и его независимость от евангельской традиции». Бродяга-философ крепок своей наивной верой в добро, которую не могут отнять у него ни страх наказания, ни зрелище вопиющей несправедливости, чьей жертвой становится он сам. Его неизменная вера существует вопреки обыденной мудрости и наглядным уроком казни. В житейской практике эта идея добра, к сожалению, не защищена. «Слабость проповеди Иешуа в ее идеальности, - справедливо считает В.Я.Лакшин - но Иешуа упрям, и в абсолютной цельности его веры в добро есть своя сила». В своем герое автор видит не только религиозного проповедника и реформатора - образ Иешуа воплощает в себе свободную духовную деятельность.

Обладая развитой интуицией, тонким и сильным интеллектом, Иешуа способен угадывать будущее, причем, не просто грозу, которая «начнется позже, к вечеру», но и судьбу своего учения, уже сейчас неверно излагаемого Левием. Иешуа - внутренне свободен. Даже понимая, что ему реально угрожает смертная казнь, он считает нужным сказать римскому наместнику: «Твоя жизнь скудна, игемон». Б.В.Соколов полагает, что идея «заражения добром, являющаяся лейтмотивом проповеди Иешуа, привнесена Булгаковым из ренановского «Антихриста». Иешуа мечтает о будущем царстве «истины и справедливости» и оставляет его открытым абсолютно для всех. «....настанет время, когда не будет власти ни, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».

Га-Ноцри проповедует любовь и терпимость. Он никому не отдает предпочтение, для него одинаково интересны и Пилат, и Иуда, и Крысобой. Все они - «добрые люди», только - «покалеченные» теми или иными обстоятельствами. В беседе с Пилатом он лаконично излагает суть своего учения: «... злых людей нет на свете». Слова Иешуа перекликаются с кантовскими высказываниями о сути христианства. Определенной или как чистая вера в добро, как религия доброго образ жизни. Обязывающей к внутреннему совершенствованию. Священник в ней просто наставник, а церковь - место собраний для поучений. Кант рассматривает добро как свойство, изначально присущее человеческой природе, как впрочем. и зло. Для того чтобы человек состоялся как личность. Т.е. существо. Способное воспринимать уважение к моральному закону, он должен развить в себе доброе начало и подавить злое. И все здесь зависит от самого человека. Иешуа. Даже понимал. Что от его слов зависит решение его судьбы. Ради собственной же идеи добра не произносит слово неправды. Если бы он хоть немного покривил душой, то «исчез бы весь смысл его учения, ибо добро - это правда!». А «правду говорить легко и приятно».

В чем же главная сила Иешуа? Прежде всего в открытости. Непосредственности. Он всегда находится в состоянии духовного порыва «навстречу». Его первое же появление в романе фиксирует это: «Человек со связанными руками несколько подался вперед + и начал говорить:

Добрый человек! Поверь мне...» .

Иешуа - человек, всегда открытый миру. «Беда в том, - продолжал никем не остнавливаемый связанный, - что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей». «Открытость» и «замкнутость» - вот, по Булгакову, полосы добра и зла. «Движение навстречу» - сущность добра. Уход в себя, замкнутость - вот, что открывает дорогу злу. Уходя в себя, человек так или иначе вступает в контакт с дьяволом. М.Б.Бабинский отмечает необъективную способность Иешуа поставить себя на место другого. Чтобы понять его состояние. Основой гуманизма этого человека является талант тончайшего самосознания и на этой основе - понимание других людей, с которыми сводит его судьба.

Но разве увлечение к миру «навстречу» ему не есть одновременно «движение» истинно?

В этом - ключ эпизоду с вопросом: «Что такое истина?» Пилату, мучающемусягемикранией, Иешуа отвечает так: «Истина... в том, что у тебя болит голова» .

Булгаков и здесь верен себе: ответ Иешуа связан с глубинным смыслом романа - призывом прозреть правду сквозь намеки к «низа», и «середины»; открыть глаза, начатьвидеть.

Истина для Иешуа - это то, что на самом деле. Это снятие покров с явлений и вещей, освобождение ума и чувство и от любого сковывающего этикета, от догм; это преодоление условностей и помех. Уидущих от всяких «директив», « «середин» и тем более - толчков «снизу». «Истина Иешуа Га-Ноцри - это восстановление действительного видения жизни, воля и мужество не отворачиваться и не опускать глаз, способность открывать мир, а не закрываться от него ни условностями ритуала, ни выбросами «низа». Истина Иешуа не повторяет «традицию», «регламент» и «ритуал». Она становится живой и всякий раз новой способностью к диалогу с жизнью.

Но здесь и заключено самое трудное, ибо для полноты такого общения с миром необходимо бесстрашие. Бесстрашие души, мысли, чувства».

Деталь, характерная для Евангелия от Булгакова, - сочетание чудотворной силы и чувства усталости и потерянности у главного героя, и высшая сила, пославшая Иешуа на его миссию, а затем покинувшая его и ставшая причиной его гибели; и описание гибели героя как вселенской катастрофы - конца света: «настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из него вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: «Снимай цепь!» - утонул в грохоте. ...». Тьма закрыла Евангелие. Ливень хлынул внезапно... Вода обрушилась так страшно, что когда солдаты бежали снизу, им вдогонку уже летели бушующие потоки» .

Несмотря на то, что сюжет кажется завершенным - Иешуа казнен, автор стремится утвердить, что победа зла над добром не может стать результатом общественно-нравственного противоборства, этого, по Булгакову, не приемлет сама человеческая природа, не должен позволить весь ход цивилизации. Возникает впечатление. Что Иешуа так и не нашел. что он умер. Он был живым все время и живым ушел. Кажется, самого слова «умер» нет в эпизодах Голгофы. Он остался живым. Он мертв лишь для Левия, для слуг Пилата. Великая трагическая философия жизни Иешуа состоит в том, что на истину (и на выбор жизни в истине) испытывается и утверждается также и выбором смерти. Он «сам управился» не только со своей жизнью, но и со своей смертью. Он «подвесил» свою телесную смерть так же, как «подвесил» свою духовную жизнь. Тем самым он поистине «управляет» собой (и всем вообще распорядком на земле); управляет не только Жизнью, но и Смертью». «Самотворение», «самоуправление» Иешуа выдержало испытание смертью, и поэтому оно стало бессмертным.

1. Лучшее произведение Булгакова.
2. Глубокий замысел писателя.
3. Сложный образ Иешуа Га-Ноцри.
4. Причина смерти героя.
5. Бессердечность и равнодушие людей.
6. Соглашение между светом и тьмой.

По мнению литературоведов и самого М. А. Булгакова, «Мастер и Маргарита» является его итоговым произведением. Умирая от тяжелой болезни, писатель говорил своей жене: «Может быть, это и правильно... Что я мог написать после «Мастера»?» И на самом деле это произведение настолько многогранно, что читатель не сразу может разобраться, к какому жанру оно относится. Это и фантастический, и авантюрный, и сатирический, а более всего философский роман.

Специалисты определяют роман, как мениппею, где под маской смеха скрывается глубокая смысловая нагрузка. В любом случае в «Мастере и Маргарите» гармонично воссоединяются такие противоположные начала, как философия и фантастика, трагедия и фарс, фантастика и реализм. Еще одной особенностью романа является смещение пространственных, временных и психологических характеристик. Это так называемый двойной роман, или роман в романе. Перед глазами зрителя, перекликаясь друг с другом, проходят две, казалось бы, совершенно разные истории. Действие первой происходит в современные годы в Москве, а вторая переносит читателя в древний Ершалаим. Однако Булгаков пошел еще дальше: трудно поверить, что две эти истории написаны одним автором. Московские происшествия описаны живым языком. Здесь много комизма, фантастики, чертовщины. Кое-где фамильярная болтовня автора с читателем перерастает в откровенную сплетню. Повествование строится на определенной недосказанности, незавершенности, что вообще ставит под сомнение правдивость этой части произведения. Когда же речь заходит о событиях в Ершалаиме, художественный стиль резко меняется. Рассказ звучит строго и торжественно, как будто это не художественное произведение, а главы из Евангелия: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...». Обе части, по замыслу писателя, должны показать читателю состояние нравственности за последние две тысячи лет.

Иешуа Га-Ноцри пришел в этот мир в начале христианской эры, проповедуя свое учение о добре. Однако его современники не смогли понять и принять эту истину. Иешуа приговорили к позорной смертной казни — распятию на столбе. С точки зрения религиозных деятелей, образ этого человека не вписывается ни в какие христианские каноны. Более того, сам роман был признан «евангелием от сатаны». Однако булгаковский персонаж — образ, включающий в себя религиозные, исторические, этические, философские, психологические и другие черты. Именно поэтому он так сложен для анализа. Безусловно, Булгаков, как человек образованный, прекрасно знал Евангелие, однако он не собирался писать еще один образец духовной литературы. Его произведение глубоко художественно. Поэтому писатель сознательно искажает факты. Иешуа Га-Ноцри переводится, как спаситель из Назарета, тогда как Иисус родился в Вифлееме.

Булгаковский герой — «человек лет двадцати семи», Сыну Божьему было тридцать три года. У Иешуа существует только один ученик Левий Матвей, у Иисуса — 12 апостолов. Иуда в «Мастере и Маргарите» был убит по приказанию Понтия Пилата, в Евангелии он повесился. Подобными несоответствиями автор хочет еще раз подчеркнуть, что Иешуа в произведении, в первую очередь, является человеком, который сумел в самом себе найти психологическую и нравственную опору и быть ей верным до конца своей жизни. Обращая внимание на внешний вид своего героя, он показывает читателям, что красота духовная, куда выше внешней привлекательности: «... был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека было большой синяк, в углу рта — ссадина с запекшейся кровью». Это человек не был по божественному невозмутим. Он, как и обычные люди был подвержен страху перед Марком Крысобоем или Понтием Пилатом: «Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора». Иешуа не подозревал о своем божественном происхождении, поступая как обычный человек.

Несмотря на то что в романе особое внимание уделяется человеческим качествам главного героя, не забывается и о его божественном происхождении. В конце произведения именно Иешуа олицетворяет ту высшую силу, которая указывает Воланду наградить мастера покоем. Вместе с тем автор не воспринимал своего персонажа прообразом Христа. Иешуа сосредотачивает в себе образ нравственного закона, который вступает в трагическое противоборство с юридическим правом. Главный герой пришел в этот мир именно с нравственной истиной — любой человек добр. Это выступает истиной всего романа. И.с помощью нее Булгаков стремится еще раз доказать людям, что Бог существует. Особое место занимают в романе взаимоотношения Иешуа с Понтием Пилатом. Именно ему странник говорит: «Всякая власть является насилием над людьми... настанет время, когда не будет власти ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Чувствуя в словах своего арестанта долю правды, Понтий Пилат не может отпустить его, боясь навредить этим своей карьере. Под давлением обстоятельств он подписывает Иешуа смертный приговор и сильно жалеет об этом.

Герой старается искупить свою вину тем, что пытается убедить священника в честь праздника отпустить именно этого арестанта. Когда его затея срывается, он приказывает слугам прекратить мучения повешенного и лично распоряжается убить Иуду. Трагичность истории о Иешуа Га-Ноцри заключается в том, что его учение не было востребовано. Люди к тому моменту не были готовы принять его истину. Главный герой даже боится, что его слова будут неправильно поняты: «...путаница эта будет продолжаться очень долгое время». Иешуя, не отрекшийся от своего учения, является символом человечности и стойкости. Его трагедию, но уже в современном мире, повторяет Мастер. Смерть Иешуа вполне предсказуема. Трагизм ситуации еще более подчеркивается автором с помощью грозы, которая завершает и сюжетную линию современной истории: «Тьма. Пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город... Опустилась с неба бездна. Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете... Все пожрала тьма...».

Со смертью главного героя и весь город погрузился во тьму. При этом нравственное состояние жителей, населяющих город, оставляло желать лучшего. Иешуа приговорен к «повешению на столбе», что влечет за собой долгую мучительную казнь. Среди горожан находится много желающих полюбоваться этой пыткой. За повозкой с арестантами, палачами и солдатами «шло около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище. К этим любопытным... присоединились теперь любопытные богомольцы». Примерно то же самое происходит через две тысячи лет, когда народ стремится попасть на скандальное представление Воланда в Варьете. Из поведения современных людей Сатана заключает, что человеческая природа не меняется: «...они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота... Ну, легкомысленны... ну что, и милосердие иногда стучится в их сердца».

На протяжении всего романа автор, с одной стороны, как бы проводит четкую границу между сферами влияния Иешуа и Воланда, однако, с другой, хорошо прослеживается единство их противоположностей. Тем не менее, несмотря на то что во.многих ситуациях Сатана выглядит значимее, чем Иешуа, эти правители света и тьмы вполне равны. Именно это залог равновесия и гармонии в этом мире, поскольку отсутствие одного делало бы бессмысленным присутствие другого.

Покой, которым награждается Мастер, это своего рода соглашение между двумя великими силами. Причем к этому решению подвигает Иешуа и Воланда обычная человеческая любовь. Таким образом, в качестве наивысшей ценности Булгаков рассматривает все же это замечательное чувство.