Популярного телеведущего Бориса Корчевникова можно смело назвать вундеркиндом: в 15 лет он уже окончил школу и поступил одновременно в два лучших вуза страны – МГУ и Школу-студию МХАТ. Однако, по признанию самого Бориса, он недолго раздумывал, что предпочесть – и отнес документы на журфак. «Театра я к пятнадцати годам уже наелся», – говорит Корчевников. Откровенно – о героях ток- «Прямой эфир», о чудесах и о том, как он резко закрыл дверь в свое прошлое, – ведущий рассказал в эксклюзивном интервью ProZvezd.

«Когда отец Фриске рыдает – я ему верю»
– Борис, вы человек глубоко верующий, воцерковленный. Вам не кажется странным вести программу, скажем так, не слишком высокоморальную, давайте даже говорить прямо – желтую? У вас никогда не было внутреннего противоречия из-за этого?
– Не было. Почему желтой прессой – причем с какой-то брезгливостью – часто называют просто очень личный, даже исповедальный разговор? Был такой митрополит Антоний Сурожский. Он возглавлял Православную церковь в Англии. Удивительный человек, герой Второй мировой войны, участник Французского Сопротивления, хирург с сорбонновским образованием. Он говорил от сердца и привел огромное количество англичан к православию. Когда-то я прочитал книгу с его беседами «Человек перед Богом» — она меня перевернула. В этой книге митрополит Антоний говорит, что Христос всегда там, где буря, где человеческое горе. И, собственно, это миссия христиан – быть там, где Христос: посреди бури, посреди несчастий. Для меня это главное оправдание того, что я делаю в программе «Прямой эфир», где чаще всего мы оказываемся посреди человеческой беды. Я, бывает, потом долго отхожу. Ношу в себе эти истории. Говорят, надо уметь отгораживаться, но я не могу: ведь тогда грозит моментальное выгорание – очерствение всего внутри.
– Это же психологически тяжело – через себя все пропускать.
– Совсем нет. Таков закон: чем больше отдаешь, тем больше получаешь. А когда ты пытаешься отгородиться от чужой беды, от чужих страстей, ты себя тем больше разрушаешь.
– Наверное, поэтому иногда возникает ощущение, что вы, ведя программу, показываете свое личное отношение как к героям, так и к поднимаемой проблеме?
– Стараюсь поменьше. Считаю, что не очень имею на это право. И ругаю себя, когда меня захватывает какая-то страсть и я занимаю чью-то сторону.
– В последнее время у вас было много выпусков на тему Жанны Фриске. Вот там складывается впечатление, что вы скорее на стороне ее отца, чем Дмитрия Шепелева.
– Я думаю, это потому, что Дмитрий отказывался комментировать ситуацию и в студии был только Владимир Фриске. Если показана только одна сторона, очень высок шанс, что в общественном сознании выиграет именно она. Мы это каждый раз говорим всем, кого приглашаем принять участие в программе: что если они не придут, то они проиграют.
– Лично вы – не как ведущий, а как человек – на чьей стороне в этом конфликте?
– Я просто спрашиваю себя: зачем Владимиру Борисовичу обманывать?..
– А зачем Шепелеву обманывать?
– Я не знаю его мотиваций, он не дал нам и никому, кстати, из журналистов себя понять. Я думаю, что это история с продолжением.
– Ну, от себя могу сказать: я не знаю, что в этой семье произошло, но считаю, что Дмитрия и Жанны должен видеться с бабушкой и дедушкой.
– Абсолютно верно. Особенно у кого на руках он рос. Я провел с Владимиром Борисовичем не один час, и когда взрослый, с серьезным опытом, довольно жесткий на самом деле человек рыдает, верю этим слезам. Рыдает от того, что не видит своего внука. И от какой-то уже беспомощности. И я думаю: неужели он это искусственно делает? Да нет. Не может быть

С Андреем Малаховым

«Упала на колени и умоляла простить»
– Какая из историй в вашей программе произвела на вас сильнейшее впечатление?
– Из программ минувшего года — где жена Ивана Краско встретилась у нас со своей мамой, которую никогда в жизни не видела. И когда эта женщина вошла в студию, упала на колени перед своей дочерью и умоляла простить за то, что бросила ее, за то, что не воспитывала, – это была драма, которая разворачивалась на наших глазах. Это было одно из сильнейших впечатлений для меня.
– То есть вот это коленопреклонение не по сценарию было сделано?
– Нет, конечно. Сценарий — примерный — есть только у ведущего – но я просто знаю, какие будут повороты, какие герои. А то, что происходит – оно живое, оно прямо здесь и сейчас. И когда все начинается на одной эмоции – радость свадьбы Ивана Краско и Натальи Шевель, – а заканчивается слезами, которые льются у матери, у Наташи и у всей студии, – это драматургия самой жизни. Ни один формат на телевидении не дает тебе возможности испытать такую палитру чувств, когда вот оно – живое, неподдельное все.
– И вы верите в искренность чувств Наташи к Ивану Краско, который старше ее на 60 лет?
– Да время покажет… Она, между прочим, пишет очень красивые стихи о любви, посвященные мужу. И они заставляют верить в ее искренность. Я только не знаю, что это за чувство – любовь или что-то другое. Может быть, желание какого-то плеча рядом.
– У вас случаются во время съемок эксцессы: скандалы, драки, врачей приходится вызывать?
– Это страстная арена. Конечно, людей там захлестывают эмоции. И некоторых иногда несет. Но к нам идут те герои, и, часто тот, зритель, который не придёт смотреть конкурентов. Видимо, как-то иначе держим вожжи вот этих страстей.
– Кстати, о коллегах. Вас не раздражает сравнение с Андреем Малаховым?
– Да нет. Оно неизбежно. Наоборот, такой подстегивающий фактор. Это ж интересно – конкурировать.
– У вас есть право выбора темы программы?
– Я участвую, да. Равноправно.
– Вы можете жестко сказать: нет, вот этого я делать не буду?
– Я должен это как-то объяснить. Мотивация «потому что мне это просто претит» – это никакая не мотивация. Я, как и любой член редакции, должен тогда аргументировать: какие риски тут для проекта, для репутации нашей. Или почему мы проиграем у зрителей, если это сделаем.
– Вы как-то отслеживаете судьбу своих героев или то, как они повлияли на ваших зрителей?
– Очень часто. Например, Вика Морозова, жена Антона Макарского, рассказала в «Прямом эфире» о том, как она забеременела после 13 лет бесплодия. Они с Антоном получили такое благословение: ежедневно в 20:30 читать акафист перед иконой Божией Матери «Нечаянная радость»…
– И вы в это верите? Я, честно говоря, нет. Ибо знаю, как люди скрывают, что делают экстракорпоральное оплодотворение, а потом во всеуслышание заявляют: молились и послал ребенка, чудо!
– Верю. Я несколько часов провел с ними в Израиле и очень чувствовал, что они не обманывали. Второе: я знаю миллион таких историй, когда люди вымолили себе детей. Третье: Антон и Вика – искренне верующие люди. И они понимают, что эксплуатировать эту тему, вот так вот обманывая, – это очень серьезный грех, из-за которого могут пострадать и они, и ребенок. Они не будут так рисковать. Я бы не решился… И последнее. Вот после этого к нам в редакцию пришло очень много писем от женщин, которые последовали совету Виктории и смогли забеременеть…

«Не очень складывалась личная жизнь»
– А как вы пришли к вере? В детстве или уже в осознанном возрасте?
– Мне был тогда 21 год. Одна знакомая посоветовала поехать к мощам святой Матроны. Мол, для здоровья надо, хуже не будет. Почему я поехал? Сам не знаю. И вот там, у мощей святой Матроны, когда мы стояли в гигантской очереди, что-то произошло, что-то коснулось сердца, правильнее сказать: Кто-то. Это было такое касание сильное, как будто огромный софит осветил всю мою жизнь. Это было откровение настоящее. Момент самой главной истины. Мне очень сложно найти правильные слова для этого, но я совершенно точно понял: что-то происходит в церкви, это тебя касается, там есть какое-то очень сильное присутствие. И у меня тогда потекли слезы, я ими залился.
– 21 год – совсем мальчишка. Чаще в более зрелом возрасте с мужчинами такое происходит.
– В том-то и дело. Обычно приводят к этому какие-то потрясения, неудачи. Я был более чем успешен, у меня было огромное количество сил и энергии, у меня все шло в гору в карьере. Не очень складывалась личная жизнь, но я теперь понимаю, почему, – я был не сильно разборчив в девушках и не очень понимал, как, а самое главное для чего её строить. Что это не только для удовольствия. И это я тоже увидел тогда, все эти неправильности, что я живу, нарушая самые главные законы. Поэтому, в общем, при всей внешней иллюзии успеха я был совершенно несчастен – хоть и не видел этого до поры. Не сразу все изменилось. Я еще несколько лет жил так же, как прежде. И когда мне было 23 года, я познакомился с очень хорошим священником, который сначала стал мне другом.
– Это дорогого стоит. Потому что иногда священники, наоборот, отталкивают человека от веры.
– Очень печально, когда так происходит. И как важно в священнике увидеть друга, которому в первую очередь можно доверять! Мне повезло, я встретил именно такого человека. И через несколько месяцев общения с ним просто ради любопытства я захотел исповедаться и причаститься. И когда я причастился, в меня вошел Бог и я почувствовал: с этой секунды я начну все с чистого листа, и все то прошлое, которое меня давило, разрушало – я сам себя своими поступками разрушал, – его больше нету. Я физически ощутил эту ни с чем не сравнимую легкость – чистоты и освобождения. Вот она – настоящая свобода.
– Вам не кажется, что в последние годы у нас в стране религия стала выходить на государственный уровень?
– Мне кажется, что мы этот период уже прошли, когда церковь была государственным учреждением – ещё до революции. Это привело к дикой формализации веры и в результате к крушению страны. Люди без веры будто озверели… В чем сейчас близость Церкви и государства? Если мэры открывают подворья, а Президент стоит на Пасхальной службе с народом – это ещё никакая не близость. Мой один знакомый батюшка бился за то, чтобы на пустыре на окраине Москвы построить церковь почти 10 лет… На самом деле и страна и Церковь заплатили очень дорого за нынешний покой: ещё вчера священников распинали на Царских вратах, топили в нечистотах и в ледяных прорубях, сажали на кол, пытали раскаленными гвоздями, расстреливали сотнями и тысячами сгнаивали в тифозных концлагерях; когда в храмах устраивали склады и сортиры… И то, что после всего этого, после того, когда вся государственная мощь была направленная на уничтожение веры; — вдруг тысячами вырастают храмы и они полны молодыми людьми – это чудо! Реальное доказательство пророчеств Христа о том, что Церковь всегда будут гнать, но она простоит до конца. Посмотрите, храмы на Западе закрываются и продаются, а в России строятся. У нас в школах стали рассказывать о религиях… Ведь без них правда ничего не понять про историю и культуру. Вся Европа, все её технологии и наука выросли из христианства. Не говоря уже о правах человека. Ведь это Церковь открыла миру понятие о свободной женщине, об уважении личности, до-христианский мир этого не знал, человек почти везде был мусором.
– Но давайте не забывать и инквизицию, когда миллионы людей сожгли на кострах во Господа.
– Слава Богу, к православной церкви она не имела никакого отношения. Это было уже чуть другое, западное христианство. За инквизицию, кстати, они покаялись, но есть ошибки, которые не исправить тысячелетиями. Весь мусульманский мир до сих пор уже генетически хранит память о чудовищном христианском фанатизме крестовых походов. Во многом исламский фанатизм был ответом на фанатизм христианский. Но все это плоды католической церкви — которая как раз как никто была близка с государством, она собственно государством сама и была. Причем мощнейшим – Ватикан… Это уже далековато от апостольских заветов. А вот в России они сохранились. И, может быть, сейчас исполняются, как никогда идеально. В конце концов не нефть, не ресурсы, даже не мозги – самое большое сокровище России. А наше Православие, то, что мы смогли сохранить первозданную веру, ту веру, которую оставил Христос и Его апостолы.
– Когда я вспоминаю про фарисейство (лицемерие с показушным следованием высоконравственным и религиозным правилам, за которыми прячутся зачастую жажда наживы и/или прочие грехи. – Авт.) в нашей церкви, мне сложно с вами соглашаться.
– Церковь же из людей состоит. А мы такие какие мы есть – и лицемерные, и впадающие в крайности. Но эту Церковь создал Бог. Со всеми вот этими людьми, и с батюшками не очень всегда совершенными, и с фарисеями, но ведь и со святыми тоже.

«Получить награду от Путина было ужасно радостно»
– Кстати, как вы – человек, которому , – относитесь к мнению, что тяжелые болезни Бог дает людям в качестве наказания за какие-то грехи?
– Бог не может наказывать. Вы можете себе представить, чтобы любящий папа или мама сделали нам больно? А Бог – это и есть родитель, который любит еще сильнее. Это вразумление скорее.
– Даже маленьких детей?
– Через них вразумляются родители. Если понимать, что мы здесь только в утробе матери еще находимся, а рождаемся во время смерти, то тогда все становится на свои места. Тогда ты понимаешь, почему в нашем чудовищно несовершенном мире так часто страдают чистые и невинные души – дети. Они повторяют подвиг Бога.
– Простите, но родителям, у которых страдает и умирает ребенок, очень сложно принять то, что таким образом их пытаются вразумить.
– Они это не принимают, может быть, головой. Но все равно твоя жизнь очень сильно меняется от этого.
– Борис, положа руку на сердце, медаль ордена «За заслуги перед Отечеством», которую вы получили из рук Владимира Путина за освещение событий на Украине, – вы ее заслужили?
– Я делал свое дело не за награду, мне было дико интересно. Я чувствовал себя в эпицентре событий. Это счастье для любого журналиста – работать там, где разворачивается мировая история. Но награда – это очень приятно.
– Обычно в таких случаях принято говорить: «Ах, это так неожиданно, да я толком ничего и не сделал». Для меня в этом есть доля ханжества. И мне странно, что я сейчас от вас этого не услышала.
– Я боюсь показаться каким-то патетичным, но это ужасно радостно – получить награду от государства, от президента страны, которая тебе очень дорога.
– Вам 33 года, и к этому возрасту вы уже достигли очень многого. Вас не пугает будущее? Ведь давайте будем откровенны: у нас не так много известных телеведущих в возрасте, большинство уходит с экранов.
– С недавних пор не пугает. Я за последние 10 лет много раз убеждался в этой евангельской истине: что волос с твоей головы не упадет без воли Бога. Но только в одном случае: если ты свою жизнь Богу поручил. Я понимаю: что бы и случилось, оно случится с каким-то умыслом. Все, что происходило со мной за последние годы – это одно большое чудо, которое я не планировал.
– Бог вас любит, я хочу сказать…
– Как и всех. Просто я доверился. Помню, с какой легкостью я в свое время уходил с

О фильме Бориса Корчевникова «Не верю» сказано уже так много, что, собственно, даже совестно к этому что-то добавлять. Работу Бориса ожидаемо похвалили одни и так же ожидаемо раскритиковали другие. В Интернете фильм поднял волну споров не столько по поводу самого его сюжета (и уж тем более не по поводу того, что на самом деле хотел сказать автор), а на тему того, существует ли вообще информационная кампания против Церкви и не виновата ли сама РПЦ в негативном отношении к ней части общества.

Так, уральский блогер Олег Дядьков считает, что в его регионе никакой информационной войны нет. По его словам, «есть определенные факты, которые вызывают общественное недовольство, но они спровоцированы самой епархией».

«Корчевников уверяет, что в церкви не бывает грехов и мерзостей, которые вызывают отвращение у всех искренне нравственных людей?», - возмущается другой блогер. - «Верить в то, что всё плохое специально делается кем-то извне - лучший способ самооправдания!».

Мне, как человеку, на протяжении уже почти восьми лет изнутри знающему церковную среду, хочется ответить возмущённому пользователю: успокойтесь, бывает. «Грехи и мерзости», как утверждает автор поста, в Церкви встречаются, пусть и не так часто, как об этом принято думать. Более того, добавлю от себя, что они «режут» намного сильнее, чем зло, встречаемое в светской среде. Видеть подлость, прикрываемую святынями, намного больнее, чем просто подлость, хотя бы потому, что в случае такого прикрытия она выглядит особенным кощунством. О проблеме «воцерковления греха» говорили уже многие достаточно видные священники многих епархий, а о роковой подмене веры идеологией со всеми вытекающими из неё последствиями я сама уже писала не раз.

Но здесь есть одно «но». Обо всех этих «мерзостях», с которыми рано или поздно сталкивается всякий человек, основательно погружающийся в церковную жизнь, человек, лишь поверхностно связанный с Церковью, чаще всего даже не представляет! И происходит это не потому, что РПЦ как-то особенно «скрывает» свои недостатки, а потому, что существует элементарный логический закон: невозможно рассуждать о недостатках того, о ком ты даже не стремишься узнать. Согласитесь, не могут же ваши соседи, пару раз видевшие вас на улице, иметь адекватное представление о том, что на самом деле происходит в вашей семье? Люди, не знающие и, главное, не желающие узнать ни вероучения, ни всего масштаба деятельности Церкви, никогда не погружавшиеся серьёзно в среду верующих, просто физически не могут представлять в истинном масштабе ни достоинств, ни недостатков Церкви.

Именно в это не верит Борис Корчевников: не верит не в то, что у Церкви есть грехи, а в то, что об этих грехах имеют адекватное представление сами «обличающие». Как человек церковный, Борис лучше кого бы то ни было знает о церковных недостатках, и именно поэтому сомневается в достоверности слов внешних «судей». Согласитесь, это вполне резонное сомнение: знающий не верит незнающим. Не верит так же, как специалист не верит дилетанту, как профессиональный аналитик не поверит сплетням и так далее.

Церковный айсберг, видный снаружи лишь своей вершиной, таит под водой как огромное количество добрых дел и самоотверженных тружеников, так и определённую долю карьеристов и даже клеветников (а куда же без них?). А ещё – веру, за которую люди готовы идти на смерть, примеры тех, кто такую смерть принял, стремление к Богу, отхождение от Него, сомнения, обманы и самообманы, искренние заблуждения, ошибки и самооправдания, грех и покаяние в этом грехе, словом, жизнь: разноплановую, динамичную и бесконечно сложную. Эта жизнь может начинаться с благоговения, перерастать в привычку и равнодушие, на ней может вырастать цинизм, который затем снова рушится под напором неожиданно пробудившегося у человека прежнего религиозного чувства. И отследить все её проявления даже у себя самого очень трудно, едва ли возможно – у кого-то другого, и практически невозможно – извне.

Кроме этого, «грех и мерзость» мало увидеть, их ещё нужно по-настоящему осознать. И дело в том, что осознать всю глубину этого греха, весь его ужас внешним обличителям тоже не под силу. Осознать в полной мере всю боль от попытки оправдать подлость святыней может лишь тот, для кого дорога эта святыня. Только в сравнении с подлинным добром можно осознать масштаб зла, только имея эталон, можно адекватно отследить отклонения от этого эталона, только зная суть, можно отсеять второстепенное.

И потому для верующего человека зло внутри церковной ограды – это его личная трагедия и боль, это ощущение и своей причастности к общей болезни, когда, как говорил Достоевский, «каждый за всех виноват». Эта трагедия – своя, а не чужая, она касается самого дорогого в жизни, и потому переносить её тяжело. Верующий человек говорит о церковных недостатках не для превозношения над ними и глумления, а потому, что слишком хорошо понимает – не увиденное не уврачёвано, не уврачёванное продолжает разлагаться дальше. И такому разговору о недостатках, ведущемуся честными и знающими людьми, уже можно верить.

Но что же видят в Церкви её внешние обличители? Чаще всего – поверхностную пену, какие-то разрозненные куски мозаики, порой правдивые, а зачастую и ложные, часть которых выхвачена из других картин, а часть и вовсе дорисована в процессе. Люди готовы хвататься за эти куски, не проверяя их достоверность, часто с надеждой, оправдывая безнравственностью «церковников» собственную безнравственность («раз уж даже они себе такое позволяют, мне тем более можно»). Чужая подлость порой нужна людям, как воздух, чтобы на её фоне поднять свою самооценку. Легко казаться святыми на фоне «скопления подлецов»: ведь если уж те, кто должны являть собой нравственный идеал, «на самом деле» – «жулики и воры», значит, те, кто их обличает, как «более нравственные» люди, сами вправе придумывать себе идеалы и эталоны.

Эти эталоны позволяют им плясать на солее храмов, осквернять иконы, перепечатывать клеветнические материалы и при этом делать всё это абсолютно искренне, считая себя высоконравственными людьми. И, конечно, эти люди вполне искренне обижаются, когда их обвиняют в проплаченности или намеренном искажении фактов. Наверное, их обида во многом справедлива, если не брать во внимание тот факт, что они опять недосмотрели: Корчевников их в проплаченности и не обвинял. Скорее, их следовало бы обвинить в невежестве. А невежество всегда и везде вызывает недоверие.

Ксения Кириллова

– В эфире программа «Верую! Из жизни знаменитых современников». Хочу представить вам народного артиста России Дмитрия Певцова. Это громкое имя в мире театра и кино. Дмитрий, этот год для Вас юбилейный – Вам исполняется 50 лет, мы вас поздравляем с этой датой.

– Спасибо.

– Расскажите, пожалуйста, как Вы расставляете приоритеты в жизни?

– Главное, наверное, – обретение душевного покоя, радости, равновесия душевного, чтобы с этим равновесием существовать в семье. Для меня самое главное – семья, а потом уже все остальные подвиги – профессия, музыка и тому подобное.

– Человек устает к 50 годам?

– Ну, не знаю (смеется), у меня нет ощущения, что мне 50.

– Как говорят англичане, все мы в молодости революционеры, а в зрелые годы становимся консерваторами. Эту истину можно к Вашей жизни отнести?

– Это разговор о внешних проявлениях человеческих. Когда приходит понимание, зачем ты живешь, когда внутренняя жизнь находит истинные опоры, то и поступаешь соответственно, и личность меняется. Конечно, в молодости многого хочется, много сил, очень непосредственная реакция на все и полное непонимание положения себя в этом мире. И, конечно, эгоцентризм, нормальный эгоизм человеческий и желание получить все и вся немедленно и в большом количестве.

– Какова Ваша точка опоры сейчас?

– Я пытаюсь опереться на Православие, на Иисуса Христа, на веру, на то, что Иисус Христос есть любовь.

– Существует мнение, в том числе и мнение старцев, что в наш век, после безбожного периода, люди приходят к вере через какие-то большие скорби – не всегда, но чаще всего. В Вашем случае как все произошло? Ваш приход к вере, к Церкви случился после смерти Вашего старшего сына?

– Да. Я испытал то, что никогда прежде не испытывал. После такого надо не то чтобы понять, за что или в результате чего все произошло, но надо попытаться найти способ выжить и не разрушиться. Ведь подобного рода потери чреваты тем, что человек может озлобиться, а вопросы «за что?» и «где же справедливость?» ни к чему хорошему не приведут. Я понимаю, что нужно смириться, а как смириться, кто мне в этом поможет? Это, очевидно, то, что привело меня к Церкви.

– Церковь – лечебница духовная, когда мы причащаемся, то говорим: исцели меня от… Чувствовали ли Вы это лекарство, реальную помощь?

– Да, я это чувствую. Мне по жизни приходится сталкиваться с большим количеством людей – на сцене, много поездок, выступлений. Очень сложно при этом графике остановиться, глубоко, искренне и благоговейно помолиться и обрести покой и радость. В храме это получается гораздо быстрее. А когда исповедуешься, причастишься… Такие удивительные, светлые минуты, их хочется продлить, с ними живешь еще какое-то время, пытаешься не упустить ощущение покоя, счастья и того, что ты не один в своих проблемах.

– Вы нередко говорите о вере, о Христе в интервью прессе. Вы не боитесь в своей театральной среде, где принято нарушать устои, оригинальничать, стать белой вороной?

– Мне глубоко безразлично, что обо мне думают. Это моя жизнь, и жить надо, в какой-то момент я понял, не перед людьми, а перед Богом. Иногда я сожалею, что у меня вот такая профессия, а иногда, наоборот, есть возможность на сцене совершенно искренне и от всего сердца помолиться. Это мало у кого есть, а у меня есть такие спектакли, такие роли, где я могу не только выплакать свое горе, но и обрести радость.

– Какую роль Вы бы не хотели сыграть никогда?

– Сейчас я понимаю, что не стал бы ничего играть бесовского, ничего, что бы ни несло в конечном итоге свет, любовь, добро. Если раньше я мог пойти на какие-то эксперименты, то сейчас изменилось мое отношение к этому.

(Продолжение следует)

Борис Корчевников: «Православие - опыт, переживаемый сердцем»

Борис, вы не боитесь открыто говорить о своей вере? Наверное, не все из вашего старого окружения приняли вас таким православным, поняли ваше новое, христианское мировоззрение?
- Не боюсь. Но вместе с тем понимаю, что еще очень плохо умею выражать то, что ощущаю на самом деле. Если меня не приняли - это хороший урок. Значит, я стал не тем православным, не тем христианином. Познавая Бога, мы, вместе с тем, узнаем бесконечную радость, обретаем новые смыслы своего существования и вся наша жизнь озаряется светом. Этот свет мы должны нести всем остальным людям. Если другие не замечают этого - значит, проблема в нас. Всякое непонимание для меня сигнализировало о том, что я переходил на какое-то «умственное» православие и опыт христианской жизни - бесконечной радости и жертвы - я в этот момент не проживал. Совсем недавно я понял, что лучший способ говорить о своей вере - это… жить. Жить так, как положено этой верой - настолько, насколько хватает сил.

- Какие качества цените в людях больше всего?
- Если можно так выразиться - настоящесть. Отсутсвие маски. В актерском мастерстве, как ни странно, истинным актером будет считаться не тот, кто сумеет что-то хорошо изобразить, «одеть маску», а, напротив, будет предельно искренен, правдив. Это такая максимальная оголенность. Один из последователей Константина Сергеевича Станиславского - Михаил Чехов — говорил, что в каждом человеке есть так называемое «высшее я». Доберитесь до своего «высшего я» и поймете, как оно относится к тому, что вы сейчас играете. Он давал это определение в лекции для американских актеров, далеких от религии. Людям верующим не нужно объяснять, что «высшее я» - это тот «сокровенный сердца человек», о котором говорится в Евангелии. Он находится внутри нас и все мы до него усиленно пытаемся добраться. Иногда нам в большей или меньшей степени это удается: в молитве или в храме. У всех это по-разному происходит. Чехов дает определение этого «высшего я» как зоны внутри нас, где нет зла, ненависти, зависти, а только любовь, доброта, сострадание. Я думаю, это и есть образ Божий внутри нас, ведь каждый человек - икона Бога. Поэтому мне импонируют люди, у которых нет никакой внешней маски. Искренность - это состояние, когда ты все-таки добрался до своего «внутреннего человека», того человека, который тебе никогда не соврет. Наверное, в этом своем качестве люди максимально близки к Богу.

- Ваше жизненное кредо?
- Их несколько. Одно время мне хотелось сформулировать его словами Толстого «Делай что должен и будь что будет», потом - Бертольда Брехта: «Кто борется - может потерять, кто не борется - уже потерял». Сейчас я что-то очень важное нахожу для себя в словах преподобного Амвросия Оптинского: «Если хочешь быть легко и до Бога близко, держи сердце высоко, а голову низко», и еще - «Где просто - там ангелов со сто, а где мудрено - там ни одного». Без простоты невозможно жить по-христиански. Ведь что такое наша «сложность»? Эта такая углубленная мысль о себе, извечная направленность на себя. Во время съемок телесериала «Кадетство», находясь в Суворовском училище на протяжении трех лет, на глазах друг у друга, научаешься той необходимой простоте, которая начинает высвечивать в тебе твой собственный эгоизм, зачастую надуманную «сложность». Там друг о друге думают больше, чем о себе и своем. Мне как-то один батюшка сказал: «Да Вы попроще к себе относитесь, попроще…». А ведь действительно так.

Удивительный парадокс: вас узнают на улицах, просят сфотографироваться вместе, дать автограф, а вы говорите о простоте. Неужели для вас не существует проблемы «звездной болезни»?
- Актерская профессия, которая всегда считалась греховной (древних актеров, как известно, хоронили за оградой кладбища), как никакая другая может приблизить к Богу, избавить от тщеславия и эгоизма. Можно сказать, это профессия антиэгоизма: надо забыть себя, раствориться в персонаже и в партнере - а это, по-моему, и есть терминология любви. Получается, что любовь здесь - часть ремесла, технология. Забывшись в другом, перестаешь себя контролировать, это и есть, наверное, предел свободы - свободы от себя самого. А что это такое? Избавление от собственной «самости», которой присущи не очень красивые вещи, которые каждый из нас знает.

- Чувствуете ли вы себя миссионером, когда играете на сцене?
- Помню, в первые месяцы моей церковной жизни так и было: я хотел «обратить» в православие весь мир, не замечая в этом колоссальной гордыни. Со временем я понял, что изменение нужно произвести, в первую очередь, в себе. Истина чаще открывается нам в молчании, в уединении. Когда я не беру на себя миссионерскую работу, а сосредотачиваюсь на внутренней работе, то вторгаюсь в зоны значительно более глубокие, духовные. Думаю, если свою жизнь полностью подчинить миссионерству, в чем-то не до конца прочувствованному, ничего кроме гордости не останется.

- Ваше обретение веры шло «от головы» или «от сердца»?
- От головы точно не было. Конечно, можно в чем-то логически убедиться, что-то себе умственно доказать, но тогда это, как любая умственная конструкция, живущая до определенного срока, очень быстро рассыплется. Православие для меня - опыт, переживаемый исключительно сердцем, самой моей сутью. Трудно его сформулировать словами, трудно выразить, потому что слова только сужают смысл.

- Какое место в Евангелии кажется вам особенно близким? Есть ли фраза, особенно поразившая вас?
- Я стараюсь читать Евангелие регулярно. В разные периоды жизни разные фразы Евангелия звучат для меня как самые главные. В этом смысл каждодневного чтения: прочитанное тобой вчера может быть понято тобой сегодня, прочитанное сегодня, в чем-то туманное, неясное - откроется завтра. Смысл каждой отдельной фразы проявится для тебя тогда, когда ты, возможно, будешь переживать нечто подобное в своей собственной жизни. У меня было так, что некоторые фразы меня просто «сражали», я долго думал над ними. Последние несколько месяцев меня, например, «держит» притча о талантах. На нас лежит чувство ответственности перед Богом и людьми, и когда-то придется эти таланты возвращать.

Беседовала Анастасия ШОХИНА
Фото Алексея КОЗОРИЗА