Русский философ, мыслитель и публицист Родоначальник русской религиозной

философии Основные произведения- "Философические письма" (1836), "Сочинения и письма" (т. 1-2,изд 1913-1914) Высказал мысли об отлученности России от

всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве,

препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической

миссии. В "Апологии сумасшедшего" (1837), написанной в ответ на обвинения,

выразил веру в историческую будущность России

История оригинальной русской общественной мысли, по Бердяеву, начинается с 1829

года, когда было написано послание П Чаадаева Е Пановой, опубликованное затем в

журнале "Телескоп" "Это крик отчаяния человека, любящего свою родину" Чаадаев

считает, что русские как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь

затем, чтобы преподать ему (человечеству) урок

хлопочет об издании написанного А пока созданное им читают в списках.

С 1831 года он навсегда поселяется во флигеле большого дома Е.Г. Лева-шевой на

Ново-Басманной. Здесь живет какое-то время вместе с М. Бакуниным, знакомится с

В. Белинским. Отсюда ездит не только в Английский клуб, но и туда, где

собираются люди, глубоко озабоченные судьбами России, - Герцен в "Былом и думах"

вспоминает споры и прения очень длинные, до 2 часов ночи по два-три раза в

неделю: у Чаадаева (понедельник), Свербеева (пятница), А.П. Елагиной

(воскресенье) и др.

Чаадаев не принадлежал, очевидно, ни к одному из образовавшихся тогда кружков. И

это неудивительно. Он постоянно ощущал учрежденный над ним тайный надзор, от

которого не избавляло и пятилетнее "примерное" поведение в деревенской глуши".

Тем более, ему как "уличенному в связях с декабристами", в силу запрета

заниматься общественной деятельностью, недоступны были какие-либо официальные

формы проявления своих демократических убеждений. Он не мог, подобно

Грановскому, высказывать свое кредо с университетской кафедры, не мог заняться

издательской деятельностью. Не следует ли предположить, что обращение к

Васильчикову, Бенкендорфу и Николаю с просьбой об определении на государственную

службу было попыткой как-то легализовать свое положение? Можно ли и стоит ли

объяснять унизительные письма властвующим особам только тяжелым материальным

положением или, тем паче, желанием примкнуть к чиновничьему сословию?

1833 года цензурный комитет не дал разрешения на опубликование представленной

Чаадаевым книги.

Чаадаев настойчиво ищет возможность сделать достоянием широкой гласности то, что

выстрадано им в тишине кабинета, Наконец ему это удается. Редактор журнала

либерального направления "Телескоп" Надеждин взял на себя смелость опубликовать

первое философическое письмо в пятнадцатом номере за 1836 год. Из

сопровождающего публикацию замечания Надеждина видно, во-первых, что статья

рассчитана на "мыслящих читателей", во-вторых, что она лишь звено в серии писем,

проникнутых одним духом, развивающих одну главную мысль (Надеждин, естественно,

умалчивает, какую), в-третьих, что имеется "дозволение украсить наш журнал и

другими из этого ряда писем", и, наконец, в-четвертых, обо всем этом сообщается

"с удовольствием", ибо просматривается "возвышенность предмета, глубина и

обширность взглядов, строгая последовательность выводов и энергическая

искренность выражения..."

Заметим, что до официальной реакции Чаадаев не только не жаловался на издателей,

но был весьма воодушевлен фактом появления статьи. В письме к княгине С.

когда еще на Чаадаева не обрушились репрессии, он пишет"

"Говорят, что шум идет большой; я этому нисколько не удивляюсь. Однако же мне

известно, что моя статья заслужила некоторую благосклонность в известном слое

общества. Конечно, не с тем она была писана, чтобы направиться блаженному

народонаселению наших гостиных, предавшихся достославному быту виста и реверси.

Вы меня слишком хорошо знаете и, конечно, не сомневаетесь, что весь этот гвалт

занимает меня весьма мало. Вам известно, что я никогда не думал о публике, что я

даже никогда не мог постигнуть, как можно писать для такой публики, как наша:

все равно обращаться к рыбам морским, к птицам небесным. Как бы то ни было, если

то, что я сказал, правда, оно останется, если нет, незачем ему оставаться".

Шум же от первой - и единственной прижизненной - публикации Чаадаева был

действительно большой. Герцен очень образно уподобил "Философическое письмо"

выстрелу среди ночи. По свидетельству биографа М Жихарева, никакое событие, не

исключая и смерть Пушкина, не произвело такого впечатления: "Даже люди, никогда

не занимавшиеся никаким литературным делом; круглые неучи; барыни, по степени

интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц,

подьячие и чиновники, увязшие и потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве;

тугоумные, невежественные, полупомешанные святоши, изуверы или ханжи, поседевшие

и одичалые в пьянстве, распутстве или суеверии, молодые отчизнолюбцы и старые

патриоты - все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения человеку,

дерзнувшему оскорбить Россию"

В первом из философских писем Чаадаев советует своей корреспондентке

(подразумевается Панова) придерживаться всех церковных обрядов, упражняться в

покорности, что, по его словам, "укрепляет ум". По мнению Чаадаева, только

"размеренный образ жизни" соответствует духовному развитию В отношении России

Чаадаев высказывается весьма критически, полагая, что одинокие в мире, мы ничего

не дали миру, ничему не научили его, мы не внесли ни одной идеи в массу идей

человеческих. Мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то

важным уроком для отдаленных поколений

В то же время он всемерно превозносит Западную Европу, полагая, что там идеи

долга, справедливости, права, порядка родились из самих событий, образовывавших

там общество, входят необходимым элементом в социальный вклад. Чаадаев видел в

католической церкви, господствующей на Западе, поборницу просвещения и свободы.

Одновременно Чаадаев критиковал крепостное право в России.

Тон гонениям задал управляющий департаментом духовных дел иностранных

обращает пастырское внимание на то, что в "богомерзкой статье, нет строки,

которая бы не была ужаснейшею клеветою на Россию, нет слова, кое бы не было

жесточайшим оскорблением нашей народной чести" Далее достаточно четко

формулируется обвинение в преступной принадлежности к революционной партии:

"Среди ужасов французской революции, когда попираемо было величие Бога и царей,

подобного не было видно Никогда, нигде, ни в какой стране, никто толикой

дерзости себе не позволил". И, наконец, вопль "И где? в Москве, в

первопрестольном граде нашем... сие преступление И

есть издатель, который превозносит ее похвалами и грозит другими подобными

письмами! И есть цензура, которая все это пропускает О Боже! до чего мы дожили".

Из письма Бенкендорфа царю" "Все, что для нас россиян есть священного, поругано,

уничтожено, оклеветано с невероятною предерзостью, и с жестоким оскорблением как

для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами

православной веры".

Дальнейшее известно. Последовала резолюция царя, в соответствии с которой

Чаадаева объявляли умалишенным. Ему предписывалось не выходить из дома.

Полицейский надзор ожесточился открытыми принудительными мерами.

Сам Чаадаев отнесся к своей участи со свойственной ему печальной иронией. В

письме к брату он пишет: "У меня по высочайшему повелению взяты бумаги, а сам я

уже три месяца как я сошел с ума Ныне издатель сослан в Вологду, цензор

отставлен от должности, а я продолжаю быть сумасшедшим. Теперь, думаю, ясно тебе

видно, что все произошло законным порядком, и что просить не о чем и некого".

Более всего его удручает невозвращение отобранных бумаг, "потому что в них

находятся труды всей моей жизни, все, что составляло цель ее".

Было от чего впасть в отчаяние. Но, хотя многие связи рушились, хотя приходится

довольствоваться одной прогулкой в день и "видеть у себя ежедневно господ

медиков" (первое время - наглого и пьяного штаб-лекаря), Чаадаева обнадеживает

утешительная дружба милых хозяев и частое посещение товарищей.

В общении с власть имущими и в открытой для цензуры переписке "сумасшедший"

продолжает разыгрывать лояльного по отношению к правительству человека, а в

неподцензурных произведениях звучит его страстный голос просветителя и борца.

Вершина политической мысли Чаадаева, вместе с прокламациями 1840-х годов -

"Апология сумасшедшего" (1837), написанная в 1837 году и опубликованная только

после его смерти в 1862 году в Париже князем Гагариным. Чаадаев уже более трезво

оценивает историю России. Он пишет, что бесплодность исторического развития

России в прошлом представляет собой в некотором смысле благо, так как русский

народ не скован окаменелыми формами жизни и потому обладает свободой духа, чтобы

выполнить великие задачи будущего, которые стоят перед ним. При этом он придавал

большое значение православию, которое, по его мнению, способно оживить тело

католической церкви. Он признал, что в будущем Россия станет центром

интеллектуальной жизни Европы, если она, конечно, ассимилирует все самое ценное

в Европе и осуществит миссию, предначертанную ей Богом. В этих своих мыслях

Чаадаев перекликается с идеями славянофилов.

Легко ошибиться, если рассматривать жизнь Чаадаева и, в частности, настроения

последних лет в отрыве от конкретно-исторических условий и сути жизни вообще, в

отрыве от уровня самосознания философа. Вспомним лучше его собственные слова:

"Безотрадное зрелище представляет у нас выдающийся ум, бьющийся между

стремлением предвосхитить слишком медленное поступательное развитие

человечества... и убожеством младенческой цивилизации, который таким образом

поневоле кинут во власть всякого рода причуд

воображения, честолюбивых замыслов, а иногда - приходится это признать - и

глубоких заблуждений".

Чаадаев и в конце своего жизненного пути остался верен своему принципу, искать

истину вопреки официальному запрету, вопреки официальному мнению властей,

вопреки существованию этих властей, но не любой ценой, не ценой своей головы, а

соблюдая осторожность, заискивая перед власть предержащей, заверяя ее в полной

преданности Трудно теперь сказать, в какой степени и все ли верили в

московского генерал-губернатора князя Д.В. Голицына о прекращении "лечения"

Чаадаева наложил следующую резолюцию: "Освободить от медицинского надзора под

условием не сметь ничего писать". Чаадаеву было разрешено выходить на прогулки,

но не наносить визитов. Он продолжал оставаться "сумасшедшим", его опасались

Чаадаев был обречен на одиночество (не сбылись пророчества юности, очевидной

стала бессмысленность суеты окружающей российской жизни) И если кто-то еще

надеялся на перемены в связи с воцарением Александра II, то Чаадаев остался

верен себе: "Взгляните на него, просто страшно за Россию Это тупое выражение,

эти оловянные глаза..." Если и мог с кем-либо связывать Чаадаев осуществление

своих идеалов, то разве лишь с народными массами К ним обращается он в ставшей

известной теперь прокламации. В ней - пропаганда европейских революционных

событий, призыв к единению народов против самодержавного гнета. Проникновенные

строки адресованы крестьянской массе. Другими словами, в 1840-е годы Чаадаев

оказался левее тех европейских социалистов, которые в решении социальных

противоречий рассчитывали на благородство и иные добродетели правящих классов

Более того, когда революционное движение 1848-1850 годов потерпело неудачу и,

казалось бы, рухнула последняя надежда, Чаадаев, можно предположить, не потерял

веру во всемогущество просветительской деятельности в широких массах Петр Яковлевич Чаадаев умер квартирантом в чужом доме 14 апреля 1856 года по старому стилю.

Через все перипетии личной жизни Чаадаев пронес глубокую и неординарную любовь к

Отечеству, к русскому народу. Любовь к Отечеству для него - далеко не одно и то

же, что любовь к царствующему дому и "публике", погрязшей в прихотях и похотях

В период расцвета творческих сил мыслителя укрепилась его вера в светлый идеал

такого общественного устройства и такого пути развития, при котором все народы

обретут просвещение и свободу. С верой в грядущий час России Чаадаев прошел свой

(27 мая 1794 – 14 апр. 1856) – рус. философ и политич. мыслитель. Род. в дворянской семье. Учился в Моск. ун-те (1808–11), где познакомился с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами – И. Якушкиным, А. И. Тургеневым, братьями Муравьевыми. Участвовал в Отечественной войне 1812. В 1814 вступил в масонскую ложу. В 1821 вышел в отставку и был принят Якушкиным в тайное декабрист. общество. В 1823–26 путешествовал по Европе; был знаком с Шеллингом. В 1828–30 написал трактат "Философические письма" (8 писем); после публикации первого письма ("Телескоп", 1836, т. 34, No 15) был "высочайше" объявлен сумасшедшим. После снятия медиц. надзора и домашнего ареста Ч. участвовал в идейной жизни Москвы, полемике западников и славянофилов, много писал, но, ввиду запрета, до конца жизни ничего не напечатал. Большинство его работ издано после смерти, важнейшие (напр., пять из восьми "Философических писем") – лишь в сов. время, а многие не изданы и до сих пор. В творчестве Ч. можно наметить три гл. периода: декабристский (до 1826); период создания и публикации "Философич. писем" (до 1836); последующий период. О филос. взглядах Ч. п е р в о г о периода почти нет сведений, хотя по переписке с Якушкиным известно, что они придерживались в то время "оледеняющего деизма" и в целом Ч. держался декабристских идей. Во в т о р о й период Ч., разочаровавшись в революц. программе обществ. преобразований, а также в деистич.-материалистич. философии, выступил как представитель идеалистич. направления рус. Просвещения. Определяющей в мировоззрении Ч. с конца 20-х гг. является мысль о том, что человечество нездорово и что его болезнь происходит от нарушения того органич. единства рода человеческого, наций и индивидов, к-рое присуще им "по природе" и к к-рому человечество должно вернуться. Эта мысль находила свое обоснование в тотальной идее единства, пронизывающей все части его философско-историч. системы. В концепции рус. историч. процесса она выступала как необходимость единения России с др. народами; в философии истории – как идея единства человеч. рода, идея всеобщей (единой для всех наций и людей) необходимой историч. закономерности; в этике – как антииндивидуалистич. идея нравственно совершенной личности, составляющей органич. элемент нации, а через нее и рода человеческого; в социальной утопии – как идея общества, основанного на этих принципах философии и этики; в философии – как онтологич. принцип единства мира, единства духовного и физич. миров, их единой и необходимой обусловленности, как гносеологич. идея тождества субъекта и объекта, обусловливающего принципиальную возможность и практич. целесообразность познания мира. В истолковании Ч. рус. истории ее резкая критика связана в целом с уверенностью в ее великом будущем. В "Философических письмах" преобладает критика России. Осуждая совр. ее состояние (в особенности крепостничество – см. "Лит. наследство", No 22–24, М., 1935, с. 23), Ч. искал объяснение его в рус. истории – в отсутствии связи между ее этапами, отсутствии социальных и культурных традиций и отказе России от принципов европ. цивилизации. Россия как бы отпала от человеч. рода в значит. мере вследствие изоляционистской политики православия, в противоположность католицизму, сумевшему объединить разнородные нац. культуры. Не абсолютизируя достоинств зап.-европ. цивилизации (см. Соч. и письма П. Я. Чаадаева, т. 2, М., 1914, с. 116, 122, 123), Ч. видел задачу России в воссоединении с др. нац. культурами и с человеч. родом в целом. Мучит. сознание отсталости крепостнич. России определило элементы нац. нигилизма в концепции Ч. (позднее сам Ч. говорил о "преувеличениях" в "Философических письмах"; см. там же, с. 229). В общей концепции философии и с т о р и и Ч., сохраняя ряд декабристских идей (построение справедливого общества в России, в к-ром будет достигнута "общая польза", критика крепостничества и пороков дворян. общества, внимание к проблеме нац. культуры и др.), пересматривал в то же время распространенные в среде декабристов теории естественного права и общественного договора, идею верхушечного насильственного переворота и др. При этом Ч. учитывал развитие в это время идей утопического социализма (Ч. прямо ссылался на Сен-Симона и христианский социализм Ламенне, см. там же, с. 180) и нем. классич. идеализма (идеи об историч. необходимости, единства необходимости и свободы и др.), а на рус. почве – идеи любомудров (Веневитинов). История человечества, по Ч., есть необходимый процесс, осуществляемый провидением через посредство мнений и идей (см. тамже, с. 121, 122). Историч. необходимость Ч. трактовал в диалектич. единстве со свободой (см. тамже, с. 124–29 и "Лит. наследство", No 22–24, с. 34, 43 и сл.); последняя, будучи ложно понята, может препятствовать осуществлению необходимости. Напр., ложное представление об абсолютной независимости человека от необходимости (свобода "дикого осленка") приводит, по Ч., к пагубным результатам, хотя в конце концов необходимость возвращает человека и нации в свое лоно. Ч. с позиции антииндивидуалистич. идеала нравственно совершенной личности, свободной в смысле ее сознат. приобщения к задачам общечеловеч. прогресса как историч. необходимости, подверг критике как волюнтаристский, так и фаталистич. взгляд на историч. процесс (см., напр., Соч. и письма, т. 2, с. 154–155). Концепция необходимости и свободы применима, по Ч., не только к индивиду, но и к нации, как некоей нравств. единице (см. тамже, с. 131, 134–35). Индивидуальное лицо нации определяется целью, поставленной перед ней провидением, и улавливается великими представителями данного народа (см. тамже, с. 116, 120). Однако нация – лишь элемент человечества как целого организма. Через достижение конкретных нац. целей движется вперед и весь род человеческий (см. тамже, с. 135). В целом концепцию "Философических писем" нельзя считать пессимистической, хотя отд. высказывания первого письма в отрыве от других, неизвестных в 19 в., писем и давали основания Герцену и Плеханову говорить о пессимизме Ч. Исходя из этих идей, Ч. строил свою социальную утопию. Будущее общество Ч. представлял как воплощение единства рода человеческого, гармонии личных и обществ. интересов, свободы личности. Осн. порок современности, по Ч., – нарушение этого единства, отрыв субъекта от объективности, трагич. разобщенность людей и народов, глядящих на мир "...через призму своего искусственного разума" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Преодоление этого позволило бы человеку обрести подлинную свободу: "Тогда исчез бы теперешний его отрыв от природы и он бы слился с нею. Ощущение своей собственной воли выделяет его теперь из всеобщего распорядка и делает из него обособленное существо; а тогда в нем бы проснулось чувство мировой воли, или, говоря иными словами, – внутреннее ощущение, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Совершенству и единению отд. личностей будут соответствовать совершенство и гармония наций, к-рые, "освободившись от своих заблуждений и пристрастий", выработали бы "истинное национальное сознание" (Соч. и письма, т. 2, с. 134), "...и мы увидели бы, может быть, народы, протягивающие друг другу руку в правильном сознании общего интереса человечества, который был бы тогда ничем иным, как верно понятым интересом каждого отдельного народа" (там же, с. 134). Переход к "прекрасному существованию", – писал Ч., – "...всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Средством этого перехода Ч., не принявший выступления декабристов и революции 1830 во Франции, видел в воспитании нравственно совершенной и образованной личности. В о б щ е ф и л о с. п л а н е Ч. рассматривал человека как объективное единство физического и духовного миров. Тождество бытия и мышления истолковывалось Ч. то как их "параллелизм", то как их "единство". Мир физический состоит из атомов и молекул – "элементов материальных" (там же, с. 40, 49); их совокупность образует все тела. Тела существуют в пространстве, к-рое Ч. понимал как объективную форму внешнего мира, и во времени, к-рое, напротив, субъективно (там же, с. 34–35). Движение в физич. мире Ч. понимал механистически – как геометрическое, т.е. сообщенное, что связывалось с идеей движущего первоначала – бога. Механистич. модель физич. мира служила Ч. для религ. объяснения сознания, как не подчиненного механич. законам природы и понимаемого Ч. как результат божеств. творчества. Ч. различал два вида познания: опытное и познание через откровение. Опытное познание постигает физич. мир (см. тамже, с. 26). Оно протекает как в эмпирич., так и в рацион. формах ("через рассуждение" – см. там же, с. 32). Логика рассуждения определяется логикой природных явлений, к-рые сами по себе "...есть силлогизм с большей и меньшей посылками и выводом" (там же). Поэтому в естеств. науках ум и достигает "высочайшей достоверности" (см. тамже, с. 39), позволяющей удовлетворять материальным нуждам человека (см. тамже, с. 38, 24). Однако опытное познание бессильно в мире духовном, объекты к-рого бесконечны и обладают свободой. Специфич. формой познания духовного мира является, по Ч., откровение. В лит-ре о Ч. было много споров о теоретич. источниках и религ. характере "Философических писем". Философию Ч. считали прежде всего религиозной, а ее гл. источник усматривали в католич. мысли – идеях де Местра, де Бональда, Балланша, христианского социализма (Ламенне). Действительно, эти идеи оказали формирующее воздействие на систему Ч., когда в условиях кризиса метафизич. материализма мн. передовые философы искали ответа на вопросы, поставленные современностью, в религии, видя в ней, в частности, средство обществ. преобразования. Но интерес Ч. к религ. идее, к католич. литературе никогда не становился для него самоцелью, но всегда был лишь одним из средств решения социальных и филос.-психологич. проблем. Строя свою систему, Ч. широко использовал идеи классич. философии – от античности до утопического социализма 19 в. и Шеллинга. "...Моя религия, – писал он в письме к А. И. Тургеневу, – не совсем совпадает с религией богословов... Если бы в те времена, когда я искал религии, я встретил бы... готовую, я наверное принял бы ее; но не найдя таковой, я принужден был принять исповедание Фенелонов, Паскалей, Лейбницов и Беконов. Вы, между прочим, были неправы, когда определяли меня, как истинного католика" (Соч. и письма, т. 2, с. 202–03). Герцен характеризовал религиозность Ч. как "революционный католицизм" (см. Полн. собр. соч. и писем, т. 13, П., 1919, с. 130; ср. т. 3, П., 1919, с. 40–41), а Чернышевский писал о ней как об "облачении его идей" (см. Полн. собр. соч., т. 4, 1950, с. 595). Даже богослов Г. Флоровский видит в Ч. "идеолога", а не "...религиозно настроенного человека" ("Пути рус. богословия", Париж, 1937, с. 247). В т р е т и й п е р и о д жизни и творчества Ч. происходит смещение акцентов в его концепции рус. истории; резко критич. отношение к ней периода "Философических писем" сменяется характерной для 2-й пол. 30-х – нач. 40-х гг. уверенностью в будущем России. Отсутствие культурных традиций, аморфность рус. духа, его неприобщенность к всемирно-историч. процессу – все это теперь представляется Ч. уже не недостатками, а преимуществами России, к-рые позволят ей быстро овладеть достоинствами и достичь уровня зап.-европ. цивилизации, избежав при этом присущих ей пороков. Однако со 2-й пол. 40-х и в нач. 50-х гг. в настроениях Ч. вновь возобладали критич. мотивы, что объясняется, во-первых, демократизацией его воззрений и углублением отрицат. отношения к абсолютизму и, во-вторых, распадением идеализма его историч. концепции, в частности его попыткой понять рус. историю с т. зр. географич., экономич. и социальных факторов. Ч. резко критикует право государя "превращать в рабов целое поколение свободных людей" как "отвратительное злоупотребление самодержавной власти в самом зловредном для народа ее проявлении, в развращении его общественного сознания" (афоризм 190; цит. по неопубл. работам Ч., хранящимся в Ин-те рус. лит-ры в Ленинграде, на франц. яз.; рус. пер. Д. Шаховского, по к-рому они ниже цитируются, – в Ин-те мировой лит-ры имени М. Горького в Москве). С обостренной неприязнью относится Ч. к дворянско-помещичьей России: "Бедняк, стремящийся к малой доле достатка, которого вам девать некуда, бывает иногда жесток, это верно, но никогда не будет так жесток, как жестоки были ваши отцы, те именно, кто сделали из вас то, что вы есть, кто наделил вас тем, чем вы владеете" (афоризм 219). Контрастом к антиреволюц. и религ. пафосу "Философических писем" воспринимается написанная Ч. вскоре после 1848 прокламация к крестьянам, в к-рой он, не призывая их прямо к революции, указывал им на революц. средства, с помощью к-рых европ. народы пытались устранить угнетение (см. "Лит. наследство", No 22–24, с. 680 и комментарий Д. Шаховского к прокламации). Относясь, очевидно, отрицательно к социалистич. доктрине, Ч. считал, однако, что "социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники" (афоризм 213). Не разделяя взглядов революц. демократов, Ч. вместе с тем требовал радикального преобразования России, ее перехода "на новые пути" (см. "Звенья". Сб. док-тов и мат-лов, М.–Л., 1934, [т.] 3–4, с. 380). Занятия историч. науками, гегелевской и послегегелевской философией изменили прежний идеалистич. подход Ч. к философии истории. Истолкование рус. истории приобрело у него более конкретный науч. характер. Напр., установление в России крепостного права он уже не связывал с введением православия, а объяснял необходимостью "положить конец бродячей жизни крестьянина" (Из неопубл. письма к А. И. Тургеневу, 1843). Ч. осознавал историч. обусловленность деятельности великих личностей (в частности Ивана Грозного и Петра I), придавал существ. значение географич. условиям, татарскому завоеванию, борьбе социальных групп. Идея "истинного патриотизма", составляющая пафос "Философических писем" и "Апологии сумасшедшего", развивается и в работах Ч. 40–50-х гг. "По-видимому, есть несколько способов любить свое отечество и служить ему...". "Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, – только бы ее не обманывать" (афоризм... 149, 107). Ч. полемизировал со славянофильской "философией" своей колокольни, препятствующей "создать из человеческого рода один народ братьев" (см. афоризм141, ср. 193). Эволюция филос. взглядов Ч. в 40–50-х гг. характеризуется уменьшением роли религ. моментов в его мировоззрении (см., напр., афоризмы 171, 173), утратой веры в способность религии вести народы к социальному идеалу ("религиозные чувства более не могут овладеть массами" – афоризм 221). Ч. со все возрастающим интересом изучает развитие нем. классич. идеализма, в к-ром он видит эволюцию от кантовско-фихтевского субъективизма, абсолю-тизации "Я" к объективно-идеалистич. идее единства "Я" и мира, тождества бытия и мышления (у Шеллинга и особенно у Гегеля). Первоначально неприязненное отношение к гегелевской философии (см., напр., Соч. и письма, т. 2, с. 239–40) сменяется у Ч. осознанием ее величия как блестяще выполненной "последней главы современной философии" (афоризм 195-а и 197). Выдвигая на первый план проблему слияния философии с действительностью, Ч. в сущности шел по пути младогегельянцев, усматривая недостатки философии Гегеля в абстрактности его системы, приверженности к ср.-век. схоластич. манере мыслить, "к узкой логомахии" (игре словами) и считая, что Гегель, "очевидно, не понял своего века, века столь поглощенного идеей практической" (афоризм 217). Идеи Ч. способствовали формированию двух осн. направлений во взглядах на рус. историю и будущее России – славянофильства и западничества. В условиях сословной замкнутости в крепостнич. России Ч. построил социальную утопию, основанную на идеях объективной историч. необходимости, единства необходимости и свободы, равенства и единства всех людей и народов, развил антииндивидуалистич. этику нравств.- совершенной и истинно-свободной личности. Правда, реальное значение идей Ч. оказалось, в силу запрета ему с 1836 печататься, меньшим, чем могло бы быть, если бы они приобрели публичную известность, хотя Ч. и оказал непосредств. историч. воздействие на Пушкина и Лермонтова, на западничество и славянофильство, на В. Соловьева и др. Историография. В лит-ре о Ч. еще в 19 в. сложилось два направления. Первое направление рассматривало Ч. как деятеля рус. освободит. мысли; основоположниками его были Герцен (см. Полн. собр. соч., т. 1–30, по имен. указателю; особенно – "Былое и думы", гл. "Не наши"; "О развитии революц. идей в России") и Чернышевский (см. Полн. собр. соч., т. 12, М., 1960, ст. "Апология сумасшедшего"). Статьи и публикации Герцена, осуществленные за рубежом, выход в 1862 первого издания соч. Ч. (на франц. яз.), публикация писем и соч. Ч. в 60–70-е гг. и воспоминаний о нем (М. Н. Логинов, Воспоминание о П. Я. Ч., "Рус. вестник", 1862, No 11; Д. И. Свербеев, Воспоминания о П. Я. Ч., "Рус. архив", 1868, кн. 6; его же, Записки Д. И. Свербеева (1799–1826), т. 1–2, М., 1899; М. Жихарев, П. Я. Чаадаев, "Вестн. Европы", 1871, т. 4–5) вызвали к жизни лит-ру о Ч., в общем примыкавшую к герценской традиции (статья A. Григорьева, Западничество в рус. лит-ре, "Время", 1861, No 2; две анонимные статьи – "Санкт-Петербургские ведомости", 1871, No 194 и "Отечественные записки", 1874, No 8; А. Пыпин, Характеристики лит. мнений, СПБ, 1909). Традицию Герцена – Чернышевского в оценке Ч. развил с марксистских позиций Г. В. Плеханов (Пессимизм П. Я. Ч., в его сб.: Критика наших критиков, СПБ, 1906; его же, Чаадаев, "Совр. мир", 1908, No 1) и сов. марксисты (см. В. Ф. Асмус, О новых "Философич. письмах" П. Я. Ч., в кн.: "Лит. наследство", т. 22–24, М., 1935; В. С. Соловьева, Ч. и его "Философич. письма", "ПЗМ", 1938, No 1; З. А. Каменский, П. Я. Ч., М., 1946; М. К. Афанасьев, Обществ.-политич. взгляды П. Я. Ч., "Тр. Воронеж. гос. ун-та", 1947, т. 14, вып. 2; Ф. И. Берелевич, П. Я. Ч. и революция 1848 г., "Уч. зап. МГУ", 1940, т. 2, вып. 61; его же, П. Я. Ч. и декабристы, "Уч. зап. Тюмен. гос. пед. ин-та", 1958, т. 5, вып. 2; История философии, т. 2, М., 1957, с. 258–61; М. М. Григорьян, Ч. и его филос. система, в кн.: Из истории философии, вып. 2, М., 1958; П. С. Шкуринов, П. Я. Ч. Жизнь, деятельность, мировоззрение, М., 1960 (библ.); Л. А. Филиппов, Религ. утопия П. Я. Ч. и совр. теологи, "История СССР", 1961, No 6; А. А. Галактионов, П. Ф. Никандров, История рус. философии, М., 1961, разд. 5, гл. 1; А. А. Лебедев, Чаадаев, М., 1965 (библ.); Н. Дружинин, П. Я. Ч. и проблема индивидуализма, "Коммунист", 1966, No 12; З. В. Смирнова, П. Я. Ч. и рус. обществ. мысль первой половины 19 в., "ВФ", 1968, No 1; История философии в СССР, т. 2, М., 1968 (с. 260–76 и др. по указат.). Второе направление в оценке Ч. развилось в прямой полемике с Герценом и его единомышленниками (П. Щебальский, Глава из истории нашей литературы, "Рус. вестник", 1884, No 11; П. Милюков, Гл. течение рус. историч. мысли 18–19 столетий, "Рус. мысль", 1885, No 12; Н. Пузанов, П. Я. Ч. и его миросозерцание, "Тр. Киев. Духовной Академии", 1906, No 5–6; отд. изд., К., 1906 и М. Гершензон, П. Я. Ч. Жизнь и мышление, СПБ, 1908). Эта традиция была воспринята рус. бурж. литературой, ставшей после 1917 эмигрантской, – Н. А. Бердяев, Д. С. Мережковский, B. В. Зеньковский (История рус. философии, т. 1–2, М., 1956, гл. 2), Н. О. Лосский (История рус. философии, М., 1954, гл. 3, § 1), и в значит. мере определила характер зарубежной литературы о Ч., особенно послеоктябрьской. Соч.: Письмо к И. Гагарину, "Временник Об-ва друзей рус. книги", 1928, т. 2, с. 71; Письмо П. Я. Ч. кн. П. А. Вяземскому, "Старина и новизна", 1916, т. 20; Письма Е. Свербеевой, Воскресная беседа сельского священника..., Отрывок из рассуждений о России, "Вестн. Европы", 1918, No 1–4; Два письма к С. П. Жихареву, в кн.: Жихарев С. П., Записки современника, т. 2, М.–Л., 1934, с. 515–17; Неопубликованная статья Ч., "Звенья", 1934, кн. 3–4; Три письма [Письма Гагарину и Шеллингу], там же, 1935, кн. 5; Письма Ч. к Ф. И. Тютчеву, там же; Oeuvres choisies..., P.–Lpz., 1862; Schriften und Briefe, M?nch., 1921; Philosophische Briefe, в кн.: ?stliche Christentum, Dokumente, , M?nch., 1923. Лит.: Богучарский В., Три западника 40-х годов, СПБ, 1902; Иванов-Разумник, История рус. обществ. мысли, т. 1, СПБ, 1907, гл. 8; Лемке М., Ч. и Надеждин, "Мир Божий", 1905, No 9–12; его же, Николаевские жандармы и лит-ра 1826–1855, СПБ, 1909, гл. 3; Стасов В. П., П. Я. Чаадаев, "Рус. старина", 1908, т. 133; Ковалевский М., Ранние ревнители философии Шеллинга в России. Ч. и Киреевский, "Рус. мысль", 1916, т. 12; Голицын Н. В., Ч. и Е. А. Свербеева, "Вестн. Европы", 1918, с. 233–54; Шаховской Д., Якушкин и Ч., в сб.: Декабристы и их время, т. 2, М., 1932; его же, П. Я. Ч. – автор "Философич. писем", в кн.: "Лит. наследство", т. 22–24, М., 1935; его же, П. Я. Ч. на пути в Россию в 1826 г., там же, т. 19–21, М., 1935; Усакина Т. И., Памфлет М. Н. Загоскина на П. Я. Ч. и?. ?. Орлова, в кн.: Декабристы в Москве, М., 1963; Чертков Л. Н., Неотправленное письмо П. Я. Ч. к А. И. Тургеневу, "Рус. лит-ра", 1969. No 3; Frank V., Russisches Christentum, Paderborn, 1889; Masaryk Th. G., Zur russischen Geschichts- und Religionsphilosophie, Bd 1, Tl 2, Jena, 1913, Kap. 9; Hurwicz, P. J. Caadaev, Russische Geschichtsphilosophie, "Preu?ische Jahrb?cher", 1920, Bd 181, H. 2, August; Winkler M., P. J. Caadaev, В., 1927 (рец. см. Mehlitz О., "Zeitschrift f?r slavische Philologie", 1927, Bd 4, Doppelheft ?); Quenet Ch., Tchaadaev et les Lettres philosophiques..., P., 1931 (подробная библ.); Schelting ?., Ru?land und Europa im russischen Geschichtsdenken, Bern, 1948; Schultze B., Russische Denker. Ihre Stellung zu Christus, Kirche und Papstum, W., 1950; Коуr? ?., Etudes sur l´histoire de la pens?e philosophique en Russie, P., 1950; Hare R., Pioneers of Russian social thought, Oxf., 1951; Falk H., Das Weltbild P. J. Tschaadajews nach seinen acht "Philosophischen Briefen", M?nch., 1954; Scheibert P., Von Bacunin zu Lenin, Leiden, 1956; Waliсki ?., Paradoks Czaadajewa, "Studia filozoficzne", 1962, No 2 (сокращенный пер. на рус. яз. см. там же, 1964, No 2). З. Каменский. Москва.

Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) - русский религиозный мыслитель, философ, публицист. Он родился в Москве в родовитой дворянской семье.

Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) - русский религиозный мыслитель, философ, публицист. Он родился в Москве в родовитой дворянской семье. Его отец Я.П. Чаадаев, отставной подполковник гвардии, служил советником Нижегородской уголовной палаты, а в свободное время занимался литературной деятельностью. Мать Петра, Наталья Михайловна происходила из древнего и знатного рода князей Щербатовых. Маленький Петр и его старший брат Михаил рано остались сиротами. В 1795 году умер их отец, а через два года и мать. Братья оказались на попечении родного дяди и тетки, которые заменили им родителей.

В 1808 году П.Я. Чаадаев поступил и через четыре года окончил Московский университет. В это время он слывет одним из самых блестящих молодых людей московского "большого света", пользуется репутацией светского щеголя и красавца. В 1812 году в чине подпрапорщика П.Я. Чаадаев начинает военную службу в гвардейском Семеновском полку, затем - в Ахтырском гусарском полку. Он участвует в Отечественной войне 1812 года, в Бородинском сражении и заграничных походах русской армии. После войны, в 1816 году. Чаадаев начинает свою службу при императорском дворе, в 1819 году получает чин ротмистра. В эти годы он сводит тесное знакомство с Н.М. Карамзиным, молодым А.С. Пушкиным, многими будущими декабристами. В 1820 году его отправляют с докладом императору, который тогда находился за границей, о волнениях в Семеновском полку. Высоко ценящий понятие о дворянской чести, Чаадаев посчитал это поручение оскорбительным, ибо ему пришлось заниматься доносительством. Верный присяге, Чаадаев исполнил поручение, но сразу же подал прошение об отставке.

С 1821 года П.Я. Чаадаев живет частной жизнью - более он никогда и нигде не служил. Летом 1821 года он согласился вступить в общество декабристов, но в 1823 году уехал за границу. Три года путешествий совпали с жесточайшим душевным кризисом, когда Чаадаев критически пересматривает все свое мировоззрение. Свою роль в этом сыграли и посещения Чаадаевым лекций немецкого философа Шеллинга, с которым у русского мыслителя завязались дружеские отношения.

Вернувшись в Россию в 1826 году, П.Я. Чаадаев ведет затворническую жизнь. В 1828 - 1830 гг. он пишет свои знаменитые "Философские письма" - всего было написано восемь "Философических писем". С 1831 года Чаадаев поселяется в Москве, становится постоянным членом Английского клуба. В 1832 году в журнале "Телескоп" появляется первая публикация П.Я. Чаадаева - его философские афоризмы и размышления о египетской и готической архитектуре. Но самая громкая публикация состоялась в 1836 году - в пятнадцатом номере журнала "Телескоп" читатели увидели "Первое Философическое письмо" П.Я. Чаадаева. Автор и издатель предполагали продолжить публикацию следующих писем, однако это намерение осуществить не удалось.

Публикация "Первого Философического письма" оказалась сродни взрыву бомбы, потрясшей все думающее русское общество. "Около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про "чаадаевскую статью" и про "чаадаевскую историю"…" - писал один из современников. А издатель журнала "Телескоп" Н.И. Надеждин в одном из писем писал: "Я нахожусь в большом страхе. Письмо Чаадаева, помещенное в 15-й книжке, возбудило ужасный гвалт в Москве… Ужас что говорят…" Наибольшее возмущение вызывали высказывания Чаадаева о том, что Россия совершенно оторвалась от общемирового культурного развития, а русский народ пока "составляет пробел в порядке разумного существования человечества". С серьезной критикой взглядов П.Я. Чаадаева выступили А.С. Пушкин, А.С. Хомяков и многие другие отечественные мыслители. Правда, эта критика была выражена в частных письмах, а не в открытой печати. Лишь очень немногие, как например А.И. Герцен, согласились с выводами автора "Философического письма".

Публикация "Первого Философического письма" навлекла на Чаадаева гнев властей. Уже в октябре 1836 году он был официально объявлен сумасшедшим и оказался под постоянным медицинским и полицейским надзором. Журнал "Телескоп" закрыли.

Столь резкая реакция властей и почти единодушное общественное осуждение заставили Чаадаева существенно пересмотреть свои взгляды. В 1837 году им была написана "Апология сумасшедшего", в которой содержалась гораздо более оптимистическая оценка будущего России.

Последние годы жизни Петр Яковлевич жил в Москве в небольшом флигельке на Новой Басманной улице уединенно и скромно. Тем не менее, он постоянно был вхож не только в московский Английский клуб, но и в круг западников и славянофилов. Московское общество смотрело на него, как на странного чудака, но в то же время опасалось его острого языка. Умер Чаадаев 14 апреля 1856 года. Похоронен он был в Москве на кладбище Донского монастыря.

При анализе философских воззрений П.Я. Чаадаева необходимо иметь в виду, что они не находят полного выражения в каком-то одном его произведении. Для наиболее полного понимания философии Чаадаева необходимо изучить весь комплекс его сочинений, в том числе и частную переписку. Ведь, лишенный права на публикацию своих произведений, Чаадаев нередко включал философские рассуждения в письма к частным лицам. И еще один важный момент. Нередко все мировоззрение П.Я. Чаадаева сводят к его "Первому Философическому письму", в котором особенно выделяют его отрицательное отношение к России. На самом деле, все было намного сложнее, а чаадаевская оценка России находилась в зависимости от его общей философской позиции. Кроме того, осмысление Чаадаевым места России в общечеловеческой цивилизации было далеко не однозначным.

Главное в философской позиции П.Я. Чаадаева - религиозное мировосприятие. Он говорил о себе: "Я, благодарение Богу, не богослов и не законник, а просто христианский философ". Но его религиозные взгляды не включались в рамки какой-либо конфессии - католицизма, православия или протестантизма. П.Я. Чаадаев, как религиозный мыслитель, стремился дать религиозное осмысление философии истории и философии культуры с позиции единого христианского учения. Недаром он писал: что его религия "не совпадает с религией богословов", и даже называл свой религиозный мир "религией будущего", "к которой обращены в настоящее время все пламенные сердца и глубокие души".

С христианских позиций Чаадаев строит свое учение о бытии. Над всем тварным миром стоит Бог, от которого исходит творческое излучение. Сердцевину мира составляет всечеловеческое мировое сознание, приемлющее это излучение. Ниже находится отдельный человек, который, в силу первородного греха, утратил свою связь с целым человечеством и с Богом. И, наконец, на последней ступени находится вся дочеловеческая природа.

Но в центре внимания русского мыслителя находится не столько космологические, сколько историософские вопросы. Дело в том, что один из главных вопросов, на который он искал ответ - это "тайна времени", иначе говоря, смысл человеческой истории. Естественно, что ответы на этот вопрос Чаадаев искал в христианстве.

По его убеждению, основной идеей человечества является идея Царства Божия. Царство Божие - это "небо на земле", "осуществленный нравственный закон". Таким образом, именно Царство Божие превращается у Чаадаева в главную и единственную цель всего исторического развития. Собственно вся человеческая история и ведет к тому, что должно быть устроено Царство Божие. Именно в этом состоит замысел Божественного Провидения по отношению к человечеству. Итак, смысл истории заключен в одном: история есть процесс создания Царства Божия, а историческим процессом движет Божественное Провидение.

Исходя из подобного понимания истории, вполне ясно, что для Чаадаева историческое бытие не может быть понято вне христианства и его земной истории. Поэтому в исторической реальности воплощением Царства Божия на земле для Чаадаева представляется Церковь. Тут необходимо подчеркнуть, что Чаадаев говорил именно о единой Церкви, неразделенной на какие-либо конфессии. "Призвание Церкви в веках, - писал Чаадаев, - было дать миру христианскую цивилизацию".

Причем, интересно, что Чаадаев утверждает, что устроение Царства Божия возможно на земле, в процессе реальной истории: "Таков подлинный смысл догмата о вере в единую Церковь… в христианском мире все должно способствовать - и действительно способствует - установлению совершенного строя на земле - Царства Божия". Здесь стоит напомнить, что в православии Царство Божие - это мистическое понятие, которое возникает уже после конца реальной земной истории (после Апокалипсиса).

Если Церковь представляется Чаадаеву представляется земным воплощением Царства Божия, то главным субъектом истории, творящим историю и культуру является человек. Да, исторический процесс таинственным образом движется Божественным Провидением, но воплощается проведение в свободных поступках людей. Недаром Чаадаева столь резко возражал против "суеверной идеи повседневного вмешательства Бога" в историю.

В этом отношении интересно антропологическое учение П.Я. Чаадаева. В его понимании, сущность человека, как духовного существа, неизбежно имеет двойственный характер: он принадлежит природе и, одновременно, возвышается над ней. Высшее начало в человеке, конечно же, имеет свое происхождение от Бога. Но оно формируется благодаря социальной среде, ведь в человеческой истории носителем Бога является всечеловеческое мировое сознание, приемлющее Божественное творческое излучение. Таким образом, именно человеческое общество, как носитель "всеобщего разума" формирует отдельного человека и его разум: "Если не согласиться с тем, что мысль человека есть мысль рода человеческого, то нет возможности понять что она такое", - писал П.Я. Чаадаев.

Чаадаев довольно резко осуждает идеи индивидуализма, которые становились все более популярными в России. По его мнению, "пагубное я", проникаясь "личным началом", "лишь разобщает человека от всего окружающего и затуманивает предметы". Бог дарует миру и человеку нравственный закон - человек зависим от "всеобщего разума" и должен осознавать свою зависимость, ведь только проникаясь "всеобщим" духовным началом, человек может познать и Божественные законы. Цель человека - "слияние нашего существа с существом всемирным", писал Чаадаев и утверждал, что именно это полное слияние "обещает полное обновление нашей природе, последнюю грань усилий разумного существа, конечное предназначение духа в мире". А в другом месте он подчеркивал: "Назначение человека - уничтожение личного бытия и замена его бытием вполне социальным или безличным". И Чаадаев решительно утверждает, что человечество "есть один человек", и каждый из людей - "участник работы (высшего) сознания". При этом само "высшее сознание" - это "совокупность идей" и "духовная сущность вселенной".

Именно поэтому индивидуализм пагубен - он не соответствует Божественному Замыслу о человеке и о мире. "Субъективный разум", по мнению Чаадаева, полон "обманчивой самонадеянности" и ведет к обособлению отдельного человека от его "всемирного существа". В этом ложном обособлении от "всеобщего существа" и заключается поврежденность человека, именно обособление есть главное следствие первородного греха.

Исходя из подобных философских воззрений, П.Я. Чаадаев стремился найти наиболее в реальной человеческой истории силы, способные ко исполнению Божественного Провидения - устроению Царства Божия на земле. По его мнению, эпоха античности не смогла воплотить Бога в мире, ибо было излишне материально, подчинилось культу тела. Не справляется с этой задачей и мусульманство, находящееся вдали от истины. Христианство и единая христианская Церковь - вот истинное воплощение Бога. Но в реальной истории единая Церковь распалась на разные конфессии. Какая из конфессий стоит наиболее близко к идеалу единой Церкви?

И в данном отношении Чаадаев делает неожиданный вывод - он признал, что только на христианском Западе, а именно в католической церкви, Божий Промысел осуществился в наибольшей степени. "Несмотря на всю неполноту, несовершенство и порочность, присущие европейскому миру,.. нельзя отрицать, что Царство Божие до известной степени осуществлено в нем", - писал Чаадаев. Именно в католической церкви он находит "видимый знак единства, а, вместе с тем, и символ воссоединения". А главным аргументом для подобных суждений Чаадаев называет несомненные успехи Запада в области развития культуры, которая для русского мыслителя были свидетельством реализации "всеобщего сознания" в истории.

Исходя из подобного понимания сущности и смысла реальной истории человечества и формировалось отношение П.Я. Чаадаева к России и ее месту в общечеловеческой истории. Чаадаев, один из первых русских мыслителей XIX века, который начал говорить об особом положении России: "Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода". Для самого Чаадаева особое положение России в мире - это не благое дело, а великая трагедия. В "Первом Философическом письме" он с горечью констатирует: "Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего… Мы также ничего не восприняли и из преемственных идей человеческого рода… У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса…" По убеждению Чаадаева, Россия ничего не дала миру, мировой культуре, ничего не внесла в исторический опыт человечества. Иначе говоря, Россия отпала от единого тела всемирной истории и даже, как он пишет, "заблудилась на земле". И наконец, Чаадаев утверждает, что Россия составляет "пробел в нравственном миропорядке".

Петр Яковлевич не может понять причины подобной ситуации. Он видит в этом загадку, тайну, вину "неисповедимого рока". Более того, Чаадаев вдруг утверждает, что Само Божественное провидение "не было озабочено нашей судьбой": "Исключив нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, оно (Провидение. - С.П.) всецело предоставило на самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить".

Но не только "рок", сами русские люди виноваты в собственном положении. А попытка определить причины столь незавидной участи России приводит Чаадаева к довольно резкому выводу - он видит эту причину в том, что Россия приняла православие: "Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к… Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания". Впрочем, здесь нужно отметить, что осуждение православия у Чаадаева носит теоретический характер, сам он всю жизнь оставался прихожанином Православной Церкви, и был до глубины души возмущен, когда возникли слухи о его переходе в католичество.

Тезис о том, что Божественное Провидение "исключило" Россию из своего "благодетельного действия" был ущербен. Признание истинности этого тезиса, означало, что действие Провидения не носит всеобщий характер, следовательно, ущемляло понятие Господа, как всеобъемлющей силы. Поэтому уже в "Первом Философическом письме" Чаадаев стремится продолжить свои рассуждения. Поэтому он говорит: "Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок… И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений".

Напомним, что само "Первое Философическое письмо" было написано в 1829 году, а опубликовано только в 1836 году. Так вот, еще до публикации письма, П.Я. Чаадаев развил свои размышления о судьбе России. В 1835 году, в письме П.А. Вяземскому он утверждает: "По отношению к мировой цивилизации мы находимся в совершенно особом положении, еще не оцененном… Я убежден, что нам предназначено разрешить самые великие проблемы мысли и общества, ибо мы свободны от пагубного давления предрассудков и авторитетов, очаровавших умы в Европе". Тогда же, в письме А.И. Тургеневу Чаадаев писал: "Я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе". И далее Чаадаев еще более углубляет свою мысль, считая, что Россия "получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки". И, наконец, еще в одном письме А.И. Тургеневу (1835 г.) П.Я. Чаадаев приходит к выводу, что "Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами… Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества". Эти мысли нашли свое подтверждение и в работе "Апология сумасшедшего", написанной в 1837 году: "У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество".

Итак, от отрицания хоть какого-то участия Провидения в судьбе России, Чаадаев постепенно приходит к выводу об особом замысле Провидения о России, о великой судьбе России, которое предназначено ей Самим Богом.

Подводя итоги, необходимо сказать, что появление "Первого Философического письма" и споры вокруг него имели большое значение для развития русской общественной мысли. Оно способствовало началу идейного и организационного оформления славянофильства и западничества, - двух течений определивших развитие русской философской мысли первой половины XIX века.

По материалам портала СЛОВО

Перевезенцев С. В.

Чаадаев Петр Яковлевич (27.05 (7.06).1794, Москва, — 14(26).04.1856, там же) - русский мыслитель, философ и публицист, родился в дворянской семье(мать — дочь историка князя М. М. Щербатова).

Дедом Чаадаева по линии матери был известный историк и публицист князь М.М.Щербатов. После ранней смерти родителей Чаадаева воспитывали тетя и дядя. В 1808 поступил в Московский университет, где сблизился с писателем А.С.Грибоедовым, будущими декабристами И.Д.Якушкиным и Н.И.Тургеневым и др. видными деятелями своего времени. В 1811 оставил университет и вступил в гвардию. Участвовал в Отечественной войне 1812, в заграничном походе русской армии. В 1814 в Кракове был принят в масонскую ложу.

Без слепой веры в отвлеченное совершенство невозможно шагу ступить по пути к совершенству, осуществляемому на деле. Только поверив в недостижимое благо, мы можем приблизиться к благу достижимому.

Чаадаев Пётр Яковлевич

Вернувшись в Россию, Чаадаев продолжил военную службу в качестве корнета лейб-гвардии гусарского полка. Его биограф М.Жихарев писал: «Храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубокими, безусловными уважением и привязанностью товарищей и начальства». В 1816 в Царском Селе Чаадаев познакомился с лицеистом А.С.Пушкиным и вскоре стал любимым другом и учителем молодого поэта, которого называл «грациозным гением» и «нашим Дантом». Чаадаеву посвящены три стихотворных послания Пушкина, его черты воплотились в образе Онегина. Личность Чаадаева Пушкин охарактеризовал знаменитыми стихами К портрету Чаадаева: «Он вышней волею небес / Рожден в оковах службы царской; / Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, / А здесь он - офицер гусарской». Постоянное общение Пушкина и Чаадаева было прервано в 1820 в связи с южной ссылкой Пушкина.

Однако переписка и встречи продолжались всю жизнь. 19 октября 1836 Пушкин написал Чаадаеву знаменитое письмо, в котором спорил со взглядами на предназначение России, высказанными Чаадаевым в Философическом письме.

В 1821 Чаадаев неожиданно для всех отказался от блестящей военной и придворной карьеры, вышел в отставку и вступил в тайное общество декабристов. Не найдя в этой деятельности удовлетворения своим духовным потребностям, в 1823 отправился в поездку по Европе. В Германии Чаадаев познакомился с философом Ф.Шеллингом, с представителями различных религиозных течений, в числе которых были приверженцы католического социализма. В это время он переживал духовный кризис, который пытался разрешить, усваивая идеи западных теологов, философов, ученых и писателей, а также знакомясь с социальным и культурным укладом Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии.

В 1826 Чаадаев вернулся в Россию и, поселившись в Москве, несколько лет жил отшельником, осмысляя увиденное и пережитое за годы странствий. Начал вести активную общественную жизнь, появляясь в светских салонах и высказываясь по актуальным вопросам истории и современности. Отмечаемые современниками просвещенный ум, художественное чувство и благородное сердце Чаадаева снискали ему непререкаемый авторитет. П.Вяземский называл его «преподавателем с подвижной кафедры».

Одним из способов распространения своих идей Чаадаев сделал частные письма: некоторые из них ходили по рукам, читались и обсуждались как публицистические произведения. В 1836 он опубликовал в журнале «Телескоп» свое первое Философическое письмо, работу над которым (оригинал был написан по-французски в виде ответа Е.Пановой) начал еще в 1828. Это была единственная прижизненная публикация Чаадаева.

Всего им было написано восемь Философических писем (последнее в 1831). Чаадаев изложил в них свои историософские взгляды. Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании... Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».

Пётр Яковлевич Чаадаев

В 1836 г. в журнале «Телескоп» было опубликовано первое письмо из «Философических писем» П.Я. Чаадаева. Эта публикация закончилась большим скандалом.Публикация первого письма, по словам А. Герцена, произвела впечатление «выстрела, раздавшегося в тёмную ночь». Император Николай I, прочитав статью, высказал своё мнение: «… нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишённого». Результат публикации: журнал был закрыт, издатель Н. Надеждин сослан в Усть-Сысольск (современный Сыктывкар), а затем в Вологду. Чаадаев же официально был объявлен сумасшедшим.

Что мы знаем о Чаадаеве?

Конечно, прежде всего мы вспоминаем адресованное ему стихотворение А.С. Пушкина, которое все учат в школе:

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

Комментарием к этому стихотворению обычно являются слова о том, что Чаадаев – старший друг Пушкина, с которым он познакомился в лицейские годы (в 1816 г.). Пожалуй, это всё.

А между тем, Чаадаеву посвящены 3 стихотворения Пушкина, его черты воплотились в образе Онегина.

О личности Чаадаева Пушкин в стихотворении «К портрету Чаадаева» писал так:

Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он – офицер гусарской.

Пушкин и Чаадаев

В 1820 г. началась южная ссылка Пушкина, и их постоянное общение прервалось. Но переписка и встречи продолжались всю жизнь. 19 октября 1836 г. Пушкин написал Чаадаеву знаменитое письмо, в котором спорил со взглядами на предназначение России, высказанными Чаадаевым в первом «Философическом письме ».

Из биографии П.Я. Чаадаева (1794-1856)

Портрет П.Я. Чаадаева

Пётр Яковлевич Чаадаев – русский философ и публицист, в своих сочинениях резко критиковал действительность русской жизни. В Российской империи его труды были запрещены к публикации.

Родился в старинной дворянской семье. По материнской линии является внуком историка М. М. Щербатова, автора 7-томного издания «Истории Российской от древнейших времен».

П.Я. Чаадаев рано осиротел, его с братом воспитывала тетка – княжна Анна Михайловна Щербатова, а опекуном стал князь Д. М. Щербатов, в его доме Чаадаев получил прекрасное образование.

Молодой Чаадаев слушал лекции в Московском университете, а среди его друзей были А. С. Грибоедов, будущие декабристы Н. И. Тургенев, И. Д. Якушкин.

Он участвовал в войне 1812 г. (в том числе в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награждён русским орденом св. Анны и прусским Кульмским крестом) и последующих военных действиях. Служа затем в лейб-гусарском полку, близко сошелся с учившимся тогда в Царскосельском лицее молодым Пушкиным.

В. Фаворский «Пушкин-лицеист»

Он сильно способствовал развитию Пушкина, а позже – спасению поэта от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Чаадаев тогда был адъютантом командира гвардейского корпуса князя Васильчикова и добился свидания с Карамзиным, чтобы убедить его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Чаадаеву теплой дружбой и очень ценил его мнение: именно ему Пушкин посылает первый экземпляр «Бориса Годунова» и с нетерпением ждёт отзыва на своё произведение.

В 1821 г. неожиданно для всех Чаадаев отказался от блестящей военной и придворной карьеры, вышел в отставку и вступил в тайное общество декабристов. Но и здесь он не нашёл удовлетворения своим духовным потребностям. Переживая духовный кризис, в 1823 г. отправился в поездку по Европе. В Германии Чаадаев познакомился с философом Ф. Шеллингом, усваивал идеи западных теологов, философов, ученых и писателей, знакомился с социальным и культурным укладом западных стран: Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии.

Вернувшись в 1826 г. Россию, несколько лет жил в Москве отшельником, осмысляя и переживая увиденное за годы странствий, а затем начал вести активную общественную жизнь, появляясь в светских салонах и высказываясь по актуальным вопросам истории и современности. Современники отмечали его просвещенный ум, художественное чувство и благородное сердце – всё это снискало ему непререкаемый авторитет.

Чаадаев выбрал своеобразный способ распространения своих идей – он излагал их в частных письмах. Затем идеи эти становились достоянием общественности, их обсуждали как публицистику. В 1836 г. он опубликовал в журнале «Телескоп» свое первое «Философическое письмо», адресованное Е. Пановой, которую он называет Сударыней.

Всего им было написано на французском языке 8 «Философических писем», последнее из них – в 1831 г. В «Письмах» Чаадаев изложил свои философские и исторические взгляды на судьбу России. Именно этот его взгляд не признавали правящие круги и часть современного ему общественного мнения, общественный резонанс был огромным. «После «Горя от ума» не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление», – считал А. Герцен.

Некоторые заявляли даже, что готовы с оружием в руках вступиться за оскорбленную Чаадаевым Россию.

Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».

Появление первого «Философического письма» и стало причиной разделения мыслящих и пишущих людей» на западников и славянофилов. Споры между ними не прекращаются и сегодня. Чаадаев, конечно, был убеждённым западником.

Министр народного просвещения Уваров представил Николаю I доклад, после которого император официально и объявил Чаадаева сумасшедшим. Он был обречен на отшельничество в своем доме на Басманной улице, где его посещал врач, ежемесячно докладывавший о его состоянии царю.

В 1836-1837 гг. Чаадаев написал статью «Апология сумасшедшего», в которой он решил разъяснить особенности своего патриотизма, своих взглядов на высокое предназначение России: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной… У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».

Умер Чаадаев в Москве в 1856 г.

«Философические письма»

Философические письма" П. Чаадаева

Первое письмо

Чаадаева волновала судьба России, он искал пути, по которым можно направить страну к лучшему будущему. Для этого он определил три приоритетных направления:

«прежде всего серьезное классическое образование;

освобождение наших рабов, являющееся необходимым условием всякого дальнейшего прогресса;

пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится».

Первое и самое знаменитое письмо Чаадаева проникнуто глубоко скептическим по отношению к России настроением: «Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и дате у народов, гораздо более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось».

«То, что у других народов давно вошло в жизнь, – пишет он далее, – для нас до сих пор только умствование, теория… Посмотрите вокруг себя. Все как будто на ходу. Мы все как будто странники. Нет ни у кого сферы определенного существования, нет ни на что добрых обычаев, не только правил, нет даже семейного средоточия; нет ничего, что бы привязывало, что бы пробуждало наши сочувствия, расположения; нет ничего постоянного, непременного: все проходит, протекает, не оставляя следов ни во внешности, ни в вас самих. Дома мы как будто на постое, в семействах как чужие, в городах как будто кочуем, и даже больше, чем племена, блуждающие по нашим степям, потому что эти племена привязаннее к своим пустыням, чем мы к нашим городам».

Историю страны Чаадаев излагает так: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было. <…> Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя».

«То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то нам приходится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих».

«А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы — воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало ни чему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

Но смысл России Чаадаев видит в том, что «мы жили и сейчас ещё живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам».

Второе письмо

Во втором письме Чаадаев выражает мысль, что прогресс человечества направляется рукой Провидения и движется при посредстве избранных народов и избранных людей; источник вечного света никогда на угасал среди человеческих обществ; человек шествовал по определенному ему пути только при свете истин, открываемых ему высшим разумом. Он подвергает критике православие за то, что оно, в отличие от западного христианства (католицизма), не способствовало освобождению низших слоев населения от рабской зависимости, а, напротив, закрепило крепостничество во времена Годунова и Шуйского. Также он критикует монашеский аскетизм за безразличие к жизненным благам: «В этом безразличии к жизненным благам, которые иные из нас вменяют себе в заслугу, есть поистине нечто циничное. Одна из главных причин, замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения изящного в нашей домашней жизни».

Третье письмо

В третьем письме Чаадаев развивает те же мысли, иллюстрируя их своими воззрениями на Моисея, Аристотеля, Марка Аврелия, Эпикура, Гомера и т. д. Он размышляет над соотношением веры и разума. С одной стороны, вера без разума – это мечтательная прихоть воображения, но разум без веры также существовать не может, ибо «нет иного разума, кроме разума подчиненного. И подчинение это состоит в служении благу и прогрессу, который состоит в осуществлении «нравственного закона».

Четвёртое письмо

Образ Божий в человеке, по его мнению, заключен в свободе.

Пятое письмо

В этом письме Чаадаев противопоставляет сознание и материю, полагая, что они имеют не только индивидуальные, но и мировые формы. Так «мировое сознание» есть не что иное как мир идей, которые живут в памяти человечества.

Шестое письмо

В нём Чаадаев излагает свою «философию истории». Он считал, что история человечества должна включать имена таких деятелей как Моисей и Давид. Первый «указал людям истинного Бога», а второй явил «образ возвышенного героизма». Затем, по его мнению, идёт Эпикур. Аристотеля он называет «ангелом тьмы». Целью истории Чаадаев считает восхождение к Царству Божьему. Реформацию он называет «прискорбным событием», разъединившим единую христианскую Европу.

Седьмое письмо

В этом письме Чаадаев признаёт заслугу ислама и Мухаммеда в искоренении многобожия и консолидации Европы.

Восьмое письмо

Цель и смысл истории – «великий апокалиптический синтез», когда на земле установится «нравственный закон» в рамках единого планетарного общества.

Заключение

Размышления...

В «Апологии сумасшедшего» Чаадаев соглашается признать некоторые из своих прежних мнений преувеличенными, но едко смеётся над обществом, обрушившимся на него за первое философическое письмо из «любви к отечеству».

Итак, в лице Чаадаева мы видим патриота, который любит свою родину, но любовь к истине ставит выше. Он противопоставляет патриотизм «самоеда» (общее название коренных малочисленных народов России: ненцев, энцев, нганасан, селькупов и уже исчезнувших саянских самодийцев, говорящих (или говоривших) на языках самодийской группы, образующих вместе с языками финно-угорской группы уральскую языковую семью) к своей юрте и патриотизм «английского гражданина». Любовь к родине нередко питает национальную ненависть и «одевает землю в траур». Чаадаев признает истинным прогресс и европейскую цивилизацию, а также призывает избавиться от «пережитков прошлого».

Чаадаев высоко ценит деятельность Петра Великого по приобщению России к Европе и видит в этом высший смысл патриотизма. По мнению Чаадаева, Россия недооценивает того благотворного влияния, которое оказал на нее Запад. Всякое славянофильство и патриотизм являются для него чуть ли не бранными словами.