В местах лишения свободы сегодня действуют примерно 500 православных храмов и около 1000 священников. В колонии № 6 Копейска, где недавно возникли волнения среди заключенных, тоже есть храм и православная община, которая не помогла предупредить бунт. В РПЦ считают, что говорить об эффективности работы священнослужителей преждевременно.

Проблемы армейских священников, о которых газета ВЗГЛЯД уже рассказывала, и сложности взаимоотношений различных конфессий с образовательными учреждениями не идут ни в какое сравнение с трудностями несения света веры в тюрьмы.

Даже РПЦ, обладающая значительным авторитетом, справиться с колониями и зонами не в состоянии: не хватает священников, а к тем, кто уже есть, явно не хватает доверия, сами же общины, как говорят священнослужители, по сути, бесправны.

Колокола от жителей Солнцево

Православный храм в ИК-6 Копейска был освящен летом 2012 года. «Костяк общины составляют около 40 человек. Но в колонии - 1500 человек, и община никак не влияет на настроение общей массы», - цитирует портал«Православие и мир» окормляющего этот тюремный храм священника Евгения Кулакова. «Этим осужденным и самим непросто живется. Люди, которые стараются в этой среде жить по-христиански, терпят свои скорби и искушения от тех, кто не признает их выбора. Но из нашей общины никогда ни у кого нарушений не было, в ШИЗО никто не попадал», - сообщил священнослужитель. «Надо сказать, что осужденные из числа тех, кто постоянно посещает храм, не участвовали в беспорядках», - добавил секретарь Челябинской епархии протоиерей Игорь Шестаков.

То есть представители РПЦ в Челябинской области фактически признали ограниченность своего влияния на заключенных.

В 90-е годы прошлого века об особой религиозности преступного мира говорилось и писалось много.

Например, о том, что вор в законе Вячеслав Иваньков еще в начале 90-х годов, до падения советской власти, находясь в Тулунской тюрьме (Иркутская область), сначала добился там исполнения православных обрядов местным священником, а затем и создания часовни.

Известный священник игумен Сергий (Рыбко) после смерти Иванькова заявил: «В наше время еще большой вопрос, кто больше бандит: господин Иваньков или господа в погонах». «Один мой хороший знакомый, священник, по ходу своей деятельности посещал изолятор, в котором сидел Иваньков. Он рассказывал, что тот очень живо интересовался церковной жизнью, православием. Порой в трудные времена помогал самому священнику и его детям материально. У этого священника было достаточно уважительное мнение о личности Вячеслава Иванькова. Он говорил о нем как о справедливом человеке», - сообщил игумен Сергий агентству«Русская линия» .

Некоторые предприниматели, чьи имена СМИ связывали с организованной преступностью, неоднократно награждались церковными орденами.

Однако в последние годы ситуация меняется. Рука дающего, видимо, оскудела. Например, в 2011 году журналисты, приглашенные на церемонию установки креста на храме в московском СИЗО «Бутырка», были поражены скромностью его убранства. Думали, что криминальные элементы, охотно татуирующие себе на спину купола, не пожалеют «общака» на свой храм, он будет сверкать золотом и изумлять фресками. Но на тот момент (весна 2011 года) даже иконы в нем были самые дешевые, изготовленные типографским способом и заламинированные.

«Полагаться на благотворительность в деле содержания тюремных храмов, находящихся на режимной территории УИС, вряд ли будет разумным действием с нашей стороны», - констатируется на официальном сайте Синодального отдела по тюремному служению РПЦ. А опубликованные на нем же данные свидетельствуют об относительно невысоком интересе заключенных к вере - лишь 73 117 осужденных входят в православные общины в местах лишения свободы. Общее число заключенных в стране, по данным ФСИН, 638 000 человек.

На постоянной основе

На ваш взгляд

По словам протоиерея Александра Григорьева, занятие иконописью часто способствует условно-досрочному освобождению… "Участие осужденных в богослужениях и занятие их иконописью очень часто способствует условно-досрочному освобождению. Поэтому пример осужденного абаканской колонии N 35 в республике Хакасия Александра Манжукова, о котором в последние дни сообщают все СМИ, вряд ли можно считать исключением. Вера в Бога всегда преображает жизнь человека, и даже в таком месте, как тюрьма, он может расти над собой. Верующим осужденным Господь всегда помогает, они постепенно становятся добрее и терпеливее, начинают участвовать в поддержании определенного порядка, меньше играют в азартные игры", – заявил в интервью "Русской линии" бывший настоятель храма св. блгв. кн. Александра Невского в СИЗО "Кресты" протоиерей Александр Григорьев, комментируя сообщение СМИ об условно-досрочном освобождении осужденного А.Манжукова за успехи во Всероссийском конкурсе православной живописи и иконописи. Конкурс был организован Синодальным отделом Русской Православной Церкви по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Икона Божией Матери, написанная Александром Манжуковым, заняла на конкурсе второе место, сообщает ИТАР-ТАСС. 25-летний осужденный из Абакана отбыл в колонии 8 лет за умышленное причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. По приговору он должен освободиться через год. За примерное поведение и успех во всероссийском конкурсе суд постановил освободить его условно досрочно. На новую жизнь Манжукова благословит епископ Абаканский и Кызылский Ионофан. "Сегодня приедет Преосвященный Ионофан, наградит его грамотой за второе место и подарит икону. Манжуков верующий. Несколько раз приезжали к нему из нашей епархии, он общался с ними", – рассказал пресс-секретарь хакасского управления службы исполнения наказаний Алексей Константинов. Вместе с тем, по словам протоиерея Александра Григорьева, не надо забывать, что осужденного могут освободить досрочно только в том случае, если он вел себя примерно. "Условно-досрочно освобождают не только тех, кто участвует в конкурсе иконописи, но еще и тех, кто не нарушал распорядок, хорошо трудился. Если заключенный сидит в тюрьме общего режима, то его могут освободить с 2/3 срока. Например, если его осудили на 6 лет, то условно-досрочное освобождение он может получить только через 4 года. Однако если он хулиганил, пьянствовал (что в тюрьме тоже не редкость), то его условно-досрочно не освободят. Если же речь идет о колонии строгого режима, то осужденного обычно могут освободить только через 3/4 срока, на который он был осужден", – отметил священник. Поэтому "одного участия в конкурсе недостаточно". "Решение об условно-досрочном освобождении принимает суд, а тюремная администрация может только ходатайствовать об этом. Вообще условно-досрочное освобождение – это очень хороший козырь в руках администрации. Любому нормальному осужденному невыгодно нарушать режим, чтобы не сидеть лишний год; если он не пьет, не хулиганит, не дерется, тюремная администрация может подать в суд ходатайство о его условно-досрочном освобождении. Но поскольку есть осужденные, которые отличаются безбожием и гневливостью, то им трудно сдержать себя, и они не могут все время прилежно себя вести. Верующим же в этом помогает Господь", – подчеркнул отец Александр. Русская линия

Исследования Федерального Тюремного Бюро (США), проведённые в 1997 году, выявили, что 75% американцев - христиане, 75% заключённых - христиане; 10% американцев - атеисты, 0,2% заключённых - атеисты! Простейшие вычисления показывают, что в США христиан в 7,5 раз больше, чем атеистов; а вот среди заключённых количество христиан больше чем атеистов уже в 375 раз!!!

В «Новой криминологии» Макс Шлап и Эдвард Смит говорят о том, что уже два поколения людей, занимающихся криминальной статистикой, обнаружили что люди, не относящиеся ни к какой религиозной конфессии, составляют 0,1% от всех осуждённых. Штайнер и Шванкара исследовали Канадские тюрьмы и обнаружили в них 1294 католика, 435 англиканцев, 241 методиста, 135 баптистов и 1 последователя унитарной церкви.

Как же так получается, что религиозно просвещённые люди, в сотни раз более опасны для общества, нежели те, кто в бога «не верит»?

22 причины, почему религия способствует преступности

1. В религиях часто есть понятие ада, где существуют вечные страдания в невообразимых масштабах. Этой идее учат маленьких детей. А им, чтобы принять идею о том, что некоторые из их близких людей будут гореть в аду вечно, нужно перестать сочувствовать этим людям. Даже религии, которые учат, что ад - только для людей, которые совершили действительно ужасные проступки, всё равно принуждают людей отключать сострадание к другим людям. Раз человек, особенно ребёнок, учится не сопереживать вечным мукам в аду, значит, он сможет делать то же самое и в реальном мире. Ведь касательно кратковременных страданий, это ещё проще.

2. Религиозные личности часто ощущают, что бог направляет их действия. Эти ощущения могут приходить во время молитвы, или быть обычным эмоциональным состоянием, что позволяет этим людям решать, что их эмоции и желания санкционированы богом. Таким образом, когда у них появляется желание причинить ущерб, они, скорее всего, убедят себя в оправданности таких поступков, по причине данности таких побуждений свыше, от господа.

3. Если в обществе или с каким-то человеком, что-то не так - с моральной точки зрения - религиозный человек может это списывать на то, что «пути господа неисповедимы». Это может привести к тому, что человек не будет проводить различия между добром и злом, веря в то, что всё вокруг - часть Великого Плана.

4. Религии часто учат, что человеку, чтобы иметь свою мораль, необходимо быть мотивированным понятиями рая и ада. Таким образом, у людей нет морального стимула вести себя хорошо без внешней мотивации.

5. Если людям внушают, что ад и рай необходимы для существования моральных основ общества, из этого выходит, что нет логики в моральном поведении. То есть, на земле ничего не достичь хорошими поступками, и точно так же не будет немедленных последствий от плохих поступков.

6. Религии часто учат тому, что вера в бога и молитва - вопросы морали. Так что, преступник может думать, что он искупит свои грехи, просто усердно помолившись.

7. Религии часто пытаются установить довольно спорные вещи в качестве морально неодобряемых. Например, мастурбация, гомосексуализм или богохульные мысли. Такие установки наполняют разум человека длинным списком того, чего он не может делать, и расходует его моральную силу воли, которая могла бы быть использована для сопротивления стремлениям совершить преступление.

8. Когда таким вещам, как мастурбация, гомосексуализм или богохульственные мысли, придаётся значение моральных табу, религиозный человек может прийти к идее, что они этически равноценны другим проступкам, как например, грабёж или изнасилование. Они, видя, что мир полон мастурбации, гомосексуализма и богохульства, могут подумать «что такое всего лишь ещё один грех в мире греха?»

9. Понятие ада учит людей вечному страданию, в частности наказаниям, как акту мести тем, кто является плохим человеком или каким-либо образом разгневал бога. Это может создать установку, что причинять людям страдания приемлемо с целью получения желаемого.

10. Религии учат людей верить в очень специфический набор духовных понятий, и верить, что эти понятия являются абсолютной истиной. Однако они видят и других людей вокруг, которые не разделяют их суждения и часто имеют другие системы ценностей. Таким образом, единственным способом для многих религиозных личностей сохранять такую абсолютную веру в их собственные убеждения и сопротивляться потенциальным соблазнам других систем верований - отключить сопереживание другим людям, которые видят вещи не так, как они и отказаться смотреть на мир глазами других людей. Когда человек не смотрит с позиции других людей, он, скорее всего, и не будет испытывать сочувствия к ним и, следовательно, будет способен причинять им вред.

11. Часто людям говорят, что религия «приведёт их к добру», и некоторые люди принимают это на веру, подразумевая, что это происходит автоматически. Они не осознают при этом необходимость собственной силы воли и не учатся работать со своими собственными эмоциями, т.к. продолжают ожидать, что с ними всё произойдёт само собой, посредством восхваления или чтения святого письма.

12. Если человек уже верит, что ему суждено отправиться в ад, и считает, что у него уже нет способа искупить свои грехи, тогда его уже ничего не останавливает от совершения любых действий, которые ему вздумаются.

13. Понятие первородного греха усиливает мысль о том, что мы неспособны противостоять нашим преступным побуждениям.

14. Религии учат людей следовать церкви, проповеднику, святому писанию и т.д. Это может создавать у людей внутреннее стремление позволять решать другим говорить им, что плохо, а что хорошо. Это их делает более подверженными пропаганде или давлению со стороны сверстников.

15. Люди учатся на том, что видят. Они имитируют других вокруг себя, особенно тех людей, которые им кажутся лучше, чем они сами. Это касается и персонификации самого бога. Такая реакция часто полностью подсознательна. Когда они видят, сколько бог привносит страданий в этот мир, когда они видят, какие ужасные вещи он делает в религиозных текстах, это может создать неощутимое подсознательное желание совершать подобные действия.

16. Когда людей учат подчиняться богу и полностью на него полагаться, это может создать у них ощущение безпомощности перед принятием собственных решений. И, таким образом, уменьшить их способность подавлять преступные побуждения.

17. Если человеку нанесён ущерб из-за несчастного случая или по случайности, это обычно менее травматично, чем когда другой человек намеренно ему причиняет вред. Если у человека особенно трудная жизнь, что относится к большинству преступников, у него намного большая вероятность быть эмоционально травмированным ударами судьбы, которые с ним произошли, т.к. он верит, что это произошло с ним не случайно, а по воле господа. Дополнительная травма увеличивает нестабильность состояния таких личностей.

18. Понятие зла часто применяется по отношению к отдельным личностям. Легко и удобно верить в то, что серийные убийцы одержимы сильным и непобедимым злом, привнесённым высшей силой. Проблема, когда понятие зла переносится на других людей, не столь ужасна. Когда вы принимаете идею, что сверхъестественное зло присутствует на планете, вам легче поверить, например, что ваша жена, изменившая вам и разбившая сердце - воплощение зла. Это может заложить основу оправданной мести такому человеку. Когда мы верим, что люди являются воплощением зла, это снижает нашу веру в способность повлиять на этого человека, т.к. мы верим, что плохие поступки исходят из всемогущего сверхъестественного источника.

19. Иногда, когда человек переживает эмоции, которые могут привести его к совершению преступления, он поговорит об этом с кем-то, вплоть до обращения за профессиональной помощью. Религиозный человек, более вероятно, обратится к религии и начнёт обсуждение этого с людьми, не имеющими психологических навыков в предотвращении преступлений.

20. Существуют численные логические аргументы не совершать преступление или другие опасные действия. Если вы посмотрите на долгосрочные последствия для человека от совершения преступления и проанализируете их, основываясь на чистой, хладнокровной, а то и эгоистичной логике, то поймёте, что совершение большинства преступлений не имеет смысла. Однако, иногда наши кратковременные эмоции говорят нам иначе. У нас может возникать желание, например, отомстить кому-то или украсть что-то, что нам очень-очень нужно. Религиозный человек менее подвержен хладнокровной логике, и, таким образом, меньше думает о реальном мире и долгосрочных последствиях своих действий.

21. Очевидно, что в нашем обществе насилие и преступления вызывают интерес у людей. Неудивительно, от чего наши фильмы полны насилия, а негативные новости занимают больше эфирного времени, чем нейтральные. Причина в том, что насилие интересует и завораживает нас. Если мы были созданы по образу и подобию божьему, то разве у бога нет того же интереса и увлечения насилием, что и у нас? Не является ли приемлемым прибегать к насилию, раз уж это развлечение для нашего бога? Кто-то может утверждать, что никто так не думает. Но, если на это посмотреть с чисто религиозной точки зрения, это имеет смысл. Если, хотя бы один из тысячи религиозных людей так это ощущает, последствия для общества могут быть сокрушительными.

22. Когда людей учат, что загробная жизнь вечна и намного важнее, чем земное царство, или что наш мир не имеет смысла без загробного существования, это обезценивает наш мир и его людей. Это позволяет преступнику находить оправдания своим действиям. Ведь, если сравнивать с вечностью, легко утверждать, что обычное преступление попросту незначительно.

По милости Божией Евгений, освободившись из мест лишения свободы, поехал в мужской монастырь и вот уже девять лет как подвизается в обители. Специально для нашей книги мы попросили его рассказать о том, как он обрел веру в Бога и как его покаяние стало деятельным.

Д уша за колючей проволокой

Переворот

Строительство храма или молельной комнаты в местах заключения – это проблема, причем проблема не финансового характера. Тюрьма, как правило, не вкладывает ни копейки в подобного рода начинания, но есть установленный режим. Служащий пенитенциарного заведения приходит на работу к восьми утра и уходит в девять вечера. А строительство на территории колонии означает, что затевается какое-то новое дело. Соответственно, ситуацию надо держать под контролем, так как возникает дополнительный источник предполагаемой опасности. Надо приглядывать за тем, что происходит на стройплощадке, чем занимаются осуждённые в рабочее время. И, конечно, гораздо проще такой стройки не допустить.

Как происходило в нашей колонии? "Зону держали" москвичи. Мне было тогда 24 года, до заключения я занимался спортом, а "дали" мне 8 лет. Это был своего рода рубеж. Я решил, что иду сюда умирать, поэтому был дерзок, и смерть не была мне страшна. Веры не было, Бога не было. Смерть была даже желанна для меня в то время. Но так как на суицид дерзости не хватало, я шел на разного рода обострения отношений. „Может быть, зарежут, – думал, – так и хорошо“. Отношение к жизни было наплевательским, и "блатные" сразу это поняли: москвич, свой, дерзкий... Когда предыдущий "смотрящий" освободился, мне сказали: давай, мол, рули. Так я стал одним из двенадцати.

А потом я уверовал в Бога... Однажды я был наказан и полгода просидел в ПКТ (помещение камерного типа. – Прим. Ред.). ПКТ – это камера, рассчитанная на четверых человек, размером около шести квадратных метров. Два-три месяца человек в ней сидит один, потом на неделю к нему могут кого-нибудь посадить, потом опять забирают. Жизнь там протекает следующим образом: в пять часов утра пристегивают к стене койку, и все – ни прилечь, ни присесть, что хочешь, то и делай. Самое страшное для человека – это бездействие в замкнутом пространстве. Чем заниматься? Читать? Но невозможно полгода только читать. Гулять? Да, заключённых выводят на сорок минут на прогулку в точно такую же камеру, только без крыши, вместо которой – решетка. В общем, скорбей хватило.

Но потом произошло... трудно сказать, что именно произошло, хотя я и склонен думать, что было откровение. Говорят, так бывает перед смертью. Не знаю, как долго это продолжалось, но я вдруг увидел всю свою жизнь, только не во фрагментарной последовательности, а объемно. Это трудно описать словами. Я увидел свою жизнь совсем не такой, какой я ее себе представлял, а такой, какой она была на самом деле. Я увидел ее через призму Истины. Поступки, которые казались мне благородными и которыми я гордился, выглядели в этом свете постыдными и мерзкими. Например, я увидел себя двенадцатилетним подростком, плачущим у гроба отца, и понял, что я плачу не потому, что мне жалко папу, а потому, что мотоцикл мне теперь не купят. И так мне открылась истинная природа каждого события моей жизни. Картина оказалась настолько мерзкой, что жить дальше стало невыносимо. Я всегда пытался считать себя ну хотя бы не самым плохим человеком, и вдруг мне стало совершенно очевидно, насколько глубоко я заблуждался! И началась страшная мука, переносить которую было невозможно еще и потому, что сила ее все время нарастала. Чем больше я себя ненавидел, тем больнее мне становилось, а чем больнее мне становилось, тем больше я себя ненавидел. Я ненавидел себя за ту жизнь, которую увидел, и вообще, за все. В голове, казалось, не было ни одной мысли, ни единого помысла, не было и не могло быть ничего, кроме истошного вопля от нарастающей боли.

Это состояние сопровождалось образами, видениями... Сейчас я стараюсь все это очень осторожно воспроизводить, а тогда охотно рассказывал другим о том, что видел. Осторожность, имеет свои причины. Как ни странно, но через некоторое время я стал чуть ли не на сто процентов уверен, что все это выдумал. Меня бороло чувство, что не было ничего! „Но если не было ничего, то откуда взялся результат?“ – думал я, но ни о чем не мог судить с уверенностью. Не знаю, может быть, это вражье смущение? Не так давно у нас в Оптиной почил игумен Феодор, так вот он, когда я описал ему все, что со мной произошло, утешил меня словами: „Вразумление, вразумление все это“. А игумен Мелхиседек сказал: „Обыкновенная призывающая благодать. Просто увидел, кем ты был и чем ты жил. И финал этого – восемь лет лишения свободы. А теперь смотри, кем ты выходишь. По результатам суди: если результат ведет к покаянию – значит, это Промысл Божий и какое-то действие Божие. Если к уверенности в том, какой ты стал хороший и какие все стали плохие – значит, это действие иных сил“. Это касалось моего обращения и трудов в местах лишения свободы.

Когда я вернулся из ПКТ, подошел к так называемому "положенцу" (Положенец – человек, находящийся на особом положении у „вора в законе“ . – Прим. Ред.) и объяснил: „Ты понимаешь, теперь я по своим внутренним убеждениям не могу казнить даже тех, кто виновен“. Роль "смотрящего" в "зоне" – это роль третейского судьи: надо смотреть за тем, чтобы все вопросы решались по-тюремному справедливо. Существует определенный "закон", по которому предусмотрено наказание за каждый проступок, а "смотрящий" контролирует, чтобы наказание соответствовало этому проступку! В общем, виновных наказывают довольно часто и довольно жестоко. Иногда людей „избивают в мясо“.

Однако, когда сознание становится православным, наказывать становится сложно. Не хочется даже иметь к этому никакого отношения. Так и я сказал "положенцу": „Знаешь, конечно, он – "крыса" , съел чужую пайку, но я не могу его наказать. Мы все здесь такие правильные, крутые, а он – нехороший. А я у мамы в детстве деньги воровал на папиросы. И получается, что мы с ним – одного поля ягоды. Значит, если я его приговорю к наказанию, то и сам должен его нести?“. Он посмотрел на меня сочувственно и говорит: „Да... Может, отдохнуть тебе надо?“. И пошел слух, что смотрящий за седьмым бараком сошел с ума. „Видите, человек за общее дело страдал, оставим его пока...“ Но вопрос этот продолжал висеть в воздухе. Слишком много информации у "смотрящего". Народ побаивался. Пока я жил как все, варился в этой каше, я и сам был заинтересован, чтобы все, что я знаю, было сохранено в тайне. А тут я отхожу – и непонятно, кто я такой теперь?

Но получилось так: когда был „сходняк“ (Сходняк – встреча „авторитетов“. – Прим. Ред.), на котором решалась моя участь, меня спросили: „Ну что ж ты? Порулил-порулил – и в сторону?“. Я шел туда и думал: ну побьют, покалечат, живой-то останусь! Хотя в то время и это для меня было не важно. Такая была решимость. Но получилось так, что первое слово взял человек, который относился ко мне очень благожелательно, некий Коля Пароход.

– Ну и что, – сказал он, – был смотрящим за бараком – а стал смотрящим за храмом.

И народ согласился. Я увидел, как дело поворачивается, и говорю:

– Ребят, а может быть, на стройматериалы у кого что есть?

Стройка

В каждой "зоне" своя специфика. Двух одинаковых тюрем не бывает. В нашей колонии в Архангельской области для начала строительства молельной комнаты оказалось достаточно моего заявления. Правда, одно заявление я написал официально, а другое, написав, отправил, так сказать, „по нелегальным каналам“. И, соответственно, в официальном варианте указал, что если мое заявление не будет рассмотрено, то второй экземпляр пойдет неофициальным путем. Тюремное начальство вызвало меня к себе и стало допытываться, что это за „неофициальный путь“ такой? И когда я начал требовать помощи, в мой адрес посыпались угрозы. Я родом из Москвы, и это тоже многих настраивало против меня. Но Господь управлял.

Надо было определиться с помещением. Раньше в местах лишения свободы десятилетнее образование было обязательным для заключенных. И в нашей колонии с тех самых времен сохранилось заброшенное полуразрушенное здание школы. Мы стали просить начальствующих, чтобы его передали под строительство православного храма. Но произошло непредвиденное. В этой школе было несколько классов и один вход. И начальство решило: „Один класс отдадим православным, а другой – мусульманам“. Вот так! Фактически это означало то, что у нас обязательно начнутся конфликты и по оперативным соображениям быстренько закроют и их и нас. „Вот видите, – скажут, – верующие люди не могут сосуществовать мирно, и поэтому мы все закрываем“.

Но Господь миловал. Нам удалось быстро найти деньги, чтобы поставить крыльцо, срубить крест и повесить его над входом. После чего мусульмане сказали: „Э! Мы под крест ходить не будем!“. Последовала волна возмущений, после которой администрация потребовала крест снять. „Ну что вы! Где вы видели храм без креста?!“ – возразили мы. Тогда решено было предложить мусульманам прорубить себе окно и сделать отдельный вход. Но дело затянулось. Не так просто для них оказалось найти людей и деньги в тюрьме.

Были и другие трудности: начались инспекции, проверки. Стали считать, сколько мы купили гвоздей, сколько забили. Администрация давила финансовыми рычагами, запрещала выход из жилой зоны. Среди осужденных тоже начались нестроения: подшучивали, посмеивались... В общем, покой тогда нам только снился, но Господь дал силы, чтобы довести дело до конца. В какой-то момент мы поняли, что надо просто выдержать все это.

Сначала нас было только двое. Но со временем людей стало больше, хотя надо сказать, что из тысячи двухсот обитателей нашей колонии только двадцать пять человек согласились потрудиться на строительстве храма, и это при том, что учреждение наше было нерабочее и народ изнывал от безделья.

Что нам помогло? В то время из дома мне приходили посылки: сигареты, чай – внутренняя валюта в колонии, которую я предлагал в качестве оплаты всем желающим поработать. Нашлись плотник, столяр, штукатур... И народ стал потихоньку приходить потрудиться по часу-два в день, у кого сколько получалось. После работы – так сказать, совместное чаепитие. И потихонечку эти люди стали интересоваться тем, что мы делаем, начали задавать вопросы. Сначала вроде бы в шутку, а потом уже и более серьезно. Но где мне было брать ответы на эти вопросы, если литературы никакой не было и знаний тоже. Я обратился к Богу только в лагере, и решительно ничего не знал о Православии. В тот период мне было интересно все! Но нужна была литература, которой просто негде было взять. Я пробовал писать во все инстанции, просил хоть какие-то книги, периодику, чтобы знать, чем живет Православная Церковь. Ответил лишь отец Артемий Владимиров. Именно из его храма в лагерь начала поступать первая информация о Церкви.

Только через девять месяцев после того, как я начал рассылку писем с просьбами о помощи, пришла маленькая бандеролька: три брошюры от некоей группы „Диаконисис ворк“, которая попросила дать официальный ответ с благодарностью, чтобы можно было подтвердить, что работа с заключенными у них ведется. Они прислали „Лествицу“ для мирян, брошюры „Святые Отцы IV века“ и „Воскресные проповеди“. Это и была наша первая библиотека.

Когда первые работы были завершены, возникла необходимость пригласить батюшку, чтобы освятить помещение. Как быть? С администрацией колонии, не знаю, по каким причинам, тогда договориться было практически невозможно ни по-человечески, ни формально. Но Господь не оставил нас и в этой ситуации. Начальником у нас в отряде поставили бывшего учителя из Нарьян-Мара. Офицер в отставке, он, до того как попал сюда, преподавал в школе начальную военную подготовку. Я попросил его: „Подойди к местному батюшке. Скажи, чтобы пришел“. И батюшка пришел. Благодаря личному авторитету нашего начальника, священника беспрепятственно пропустили в колонию.

А дальше было так. Батюшка отслужил краткий водосвятный молебен и пошел по коридору, чтобы окропить святой водой помещение. Вслед за нашим классом он окропил и ту комнату, которая должна была принадлежать мусульманам. Замполит попытался воспрепятствовать этому: „Нет-нет-нет! Это мусульманам!“. Но священник со словами: „Поздно. Во имя Отца, Сына и Святого Духа...“ – окропил все классы. Грех было не воспользоваться этим случаем, что мы и сделали. Самым болтливым из наших мы „по большому секрету“ сообщили, чтобы они ни в коем случае не говорили мусульманам, что их комнату тоже освятили. После чего вскоре мусульмане заявили: „Мы сюда ходить не будем. Здесь русский поп водой брызгал“. Замполит почесал голову: что сделано, то сделано. „А, забирайте!“ – махнул рукой. И мы забрали и другую часть школы.

И вот началось строительство: финансов нет, поддержки никакой нет. У меня брат работал на „Скорой помощи“ водителем, откладывал часть своей зарплаты и присылал мне 400 тысяч рублей в месяц. В то время именно столько стоил кубометр доски. Я сам устроился на промзону, чтобы обрабатывать эти доски. Делал положенную норму и выкраивал время для подготовки строительного материала. Интересно, что весь его я должен был у администрации покупать, чтобы в колонии же и строить, поэтому строительство длилось очень долго, да еще меня постоянно проверяли: не взял ли я больше, чем заплатил.

Но время шло. Потихонечку в лагерь стали приходить новые люди. И если старый коллектив скептически относился к нашему начинанию, то постепенно эти люди освобождались, а в колонию прибывали „новые этапы“. Хотя приходили и прагматики, с озлоблением относившиеся ко всему церковному, но шли дни, и их мнение менялось.

Еще спасло то, что в то время в местах заключения стали практиковаться отпуска. Скорее всего, это было вызвано тем, что никаких субсидий от государства на содержание лагеря не поступало, и администрации приходилось выкручиваться самостоятельно. В законодательстве есть статья о том, что, проработав одиннадцать месяцев, человек имеет право на отпуск. И если не было возражений со стороны оперативной части, осужденным стали предоставлять „отпуск с выездом на родину“. Так, например, заведующему столовой могли предложить: „Если привезешь на всю колонию посуды – можешь поехать в отпуск“. Если отправлялся в отпуск завхоз, его обязывали вернуться с материалами, необходимыми для ремонта. Так и я всеми правдами и неправдами выбил себе отпуск, специально, кажется, для того, чтобы познакомиться с игуменом Мелхиседеком, настоятелем подворья Оптиной пустыни в Москве.

Раньше я жил в Ясеневе, и на территории храма, который впоследствии стал Оптинским подворьем, я еще ребенком играл в „войнушку“ со сверстниками. Собственно, храма тогда не было, сохранилось лишь здание, где мой отец работал на реставрационной базе. Не было даже этого микрорайона как такового. Потом я узнал, что храм восстановили, службы идут, и, приехав в отпуск из лагеря, пошел в ближайшую церковь. И каково же было мое удивление, когда ею оказалось Оптинское подворье! Ведь кое-какие знания об этой святой обители у меня уже были. Там в колонии дают, простите, туалетную бумагу, часто это бывают листы разодранных книг. Так вот я, когда сидел в карцере (в то время я еще был, что называется, „отрицательно настроенный осужденный“, проще говоря – из „братвы“), ко мне в руки попали такие листы с описанием жития старца Зосимы. Мне запомнилось, как он приходил брать благословение у преподобного Амвросия на монашество. Я тогда подумал: „Какой умный этот Амвросий! Как здорово сказал: "Где просто – там Ангелов со сто!"“. Некоторые выражения Преподобного я даже выписывал для себя. „Где она, эта Оптина пустынь?“ – думал я, а получилось, что когда приехал домой и пошел в ближайший храм, тогда же и очутился в Оптиной! Дальнейший выбор был предопределен. По освобождении я взял благословение и поехал в монастырь к батюшке Илию. Батюшка сказал: „Ну поживи здесь“. Вот, восьмой год живу.

После знакомства с Оптиной и настоятелем подворья игуменом Мелхиседеком жизнь нашего прихода сильно изменилась. Литература, свечи, ладан, лампадное масло – все это батюшка передавал нам регулярно и в необходимом количестве. И не только в этом заключалась его поддержка. Он связался с Владыкой Архангельским и Холмогорским, и ровно через две недели к нам регулярно стал приходить священник. Даже после моего освобождения игумен Мелхиседек передавал в нашу колонию много литературы, которую мы с братом доставляли в лагерь. И все же надо сказать, что обстановка в колонии не сразу стала благоприятной для церковной жизни. Помню, был один замполит, который чинил очень серьезные препятствия нашей общине. Однажды, увидев большое изображение Распятого Христа (нашлись ведь и художники в лагере), он даже в ладоши захлопал: „Смотрите, да Его просто в правую сторону копьем ударили, а вот если бы в левую, Он бы не воскрес!“. Потом он ушел на пенсию, пришел другой, и дышать стало легче. А ведь необходимость храма в тюрьме – очевидна. Ни в чем так сильно не нуждаются осужденные, как в помощи Божией.

Помощь Божия

Вспоминается такой случай. Однажды к нам в колонию привезли ОМОН. Бойцы „репетировали“ подавление бунта в лагере, приехали потренироваться на живых людях. Открылись ворота, и началось шоу под названием „Подавление бунта“: люди в масках и защитной одежде, круша все на своем пути, отрабатывали захват. А мирные, ничего не подозревавшие и даже не собиравшиеся бунтовать "зэки" получали пинки и удары, видимо, за прошлые свои грехи... Шоу продолжалось в течение дня, но интересно то, что все, кто находился рядом с храмом, увидев начало спектакля, стали быстро забегать внутрь, и, хватая кто тряпку, кто веник, кто „наждачку“, спешно начинали что-то делать. Оставшихся за пределами нашего Корабля спасения били нещадно. А к нам зашел их майор вместе с нашей администрацией, и у него спросили:

– Этих бить будем?

– Ну, нет. Зачем? В святом месте... Мы же нормальные люди – здесь бить никого не будем.

Они вышли, а мы еще долго наблюдали в окно все происходящее с остальными обитателями лагеря. Конечно, это своего рода курьез, но тем не менее курьез очень поучительный. Все, кто зашел под кров молельной комнаты – и верующие и неверующие – все были от скорбей избавлены.

Вера все больше укреплялась в лагере, чудес было много. Никакого духовного руководства поначалу у нас не было, и Господь, видно, Сам руководил нами. Комната потихоньку строилась, община формировалась, стал даже собираться иконостас. Никто ведь точно не знал, что именно и как надо делать. Все как-то само получалось. А потом, когда сравнили, как должно было быть, все вроде бы оказалось правильно.

Но были и другого рода искушения. Например, мы пережили засилье евангелистов. Только успевали удивляться тому, с каким трудом приживалось в лагере Православие и как легко шли дела у сектантов и баптистов. Для них почему-то все двери всегда были открыты. В нашем лагере не было отбоя от проповедников-евангелистов. Они приезжали в лагерь с концертами. Представьте, в местах заключения по много лет "сидят" одичавшие "ЗК", жизнь их протекает предсказуемо и однообразно, и вдруг какая-то группа людей организует специально для них музыкальное представление. Девицы прыгают, подарки раздают, истории рассказывают, акцент у всех какой-то прибалтийский. После большого массового концерта, по субботам по одному, по два стали приходить проповедники с гитарами, собирали народ, пели гимны. Осуждённым было интересно, на встречи шли любопытства ради. В конфессиях мы тогда еще не разбирались, знали только, что Бог есть, и что это единственное, чему стоит посвятить свою жизнь. Но как правильно веровать – мы не знали. Нам казалось, что эти люди тоже славят Христа и Святую Троицу.

Однако через некоторое время произошел случай, после которого все стало на свои места. Наше строительство все улучшалось, вокруг часовни мы разбили газончик, посадили цветочки. Как вдруг снова приехали с концертом евангелисты. Приехали и начали нас оскорблять: „Эти недоумки хотят Бога загнать под крышу, они не понимают, что Он везде“. Тут уже и мы как-то напряглись. Возникла конфликтная ситуация. Пошли мы молиться: „Господи, – говорим, – нравится Тебе это? Тогда пусть поют, а не нравится – убери их как-нибудь отсюда“. Вот и вся молитва. А потом разыгралась трагедия. После концерта встал один заключенный и закричал: „В меня вселился сатана“, – и заточкой ударил себя в сердце. Его увезли в больницу, а меня вызвал к себе Зам по БОРу (барак особого режима. – Прим. Ред.) и говорит:

– Пиши, что эта секта призывает к самоубийству.

Я возразил:

– Я не буду этого писать, это клевета, ничего подобного не было.

– Ну тогда скажи, нужны они нам здесь? – спрашивает он меня.

– Мне – нет, – ответил я, и с тех пор им запретили пересекать порог нашего учреждения.

А человека, из-за которого произошла эта история, откачали, и он вернулся в лагерь. Хотя правда в его словах, видимо, была, так как позже он повесился.

Считать ли это силой молитвы? А если нет, что в таком случае произошло? Была наша искренняя скорбь, была печаль, мы всем сердцем искали правду, и нам было показано, что она не у евангелистов. Этот случай запомнился нам очень хорошо, хотя много было и других, может быть, не столь ярких. Например, мы просили: „Господи, надо воды горячей“, – и в колонии давали горячую воду. Всего сейчас не вспомнить, но народ потихонечку укреплялся в вере, и количество прихожан нашего храма постепенно росло.

Обращение

По-разному люди приходили в Церковь. Недавно мне звонил человек, который сменил меня на должности старосты молельной комнаты. А перед тем, как его выбрали, он приходил спорить о вере, и споры наши часто доходили до крика. Он доказывал мне, что это все чушь, бред, сказка для слабых людей. Но потом он заболел туберкулезом. Раз в полгода к нам приезжала машина, оборудованная под флюорографический кабинет, через которую прогоняли всю колонию. У тридцати-сорока человек обязательно обнаруживали туберкулез. Из лагеря туберкулезников в больницу не вывозили, лишь в другой половине нашей школы сделали для них отдельный барак, держали их там и в течение полугода кормили дубазитом. Потом снова проверяли и одних отправляли обратно в барак, а других с тяжелой формой вывозили в архангельскую больницу. Пока заключённые находились в бараке, они часто посещали храм.

Так вот этот человек, поскольку прежний мир стал для него недоступен, а мы располагались поблизости, через стенку, стал втихаря заходить к нам. А через некоторое время его выбрали старостой, и последние шесть лет до своего освобождения он с честью нес это послушание.

А как-то подошел ко мне один парень и сказал: „Я-то понимаю, зачем ты здесь храм строишь“. Хотел меня слегка уесть, мол, пристроился, нашел себе теплую нишу. И так получилось, что его вывезли в ПКТ. ПКТ у нас закрыли на ремонт, и осуждённых возили в другую колонию. А там били так люто, просто смертным боем. Он вернулся оттуда как тень. Зашел ко мне в храм и говорит: „Знаешь, Жень, я теперь все понял“. Открывает Псалтирь и показывает мне один из псалмов (я точно сейчас не помню, какой именно): „Вот. Читая его каждый день, я выжил“. Таков человек: думает о верующих, что они приспособленцы, а как сам хлебнет горюшка, так все сразу понятно становится.

Был и другой случай. Один заключённый из Архангельской области взялся проповедовать в лагере буддизм. „Я много религий изучил, – говорит, – в буддизме столько добра, столько свободы! А у вас все жестко, непонятно...“ С ним тоже приходилось спорить часами. Он брал у меня церковную литературу, читал. Меня поражало то, что три-четыре толстенные книги он приносил на следующий день. Казалось, он их просто „поедал“. А мне однажды игумен Мелхиседек дал для библиотеки большую книгу отца Серафима (Роуза) „Приношение православного американца“. Я ее никому не разрешал выносить в бараки, хочешь почитать – читай здесь. И как-то так получилось, что все книги я ему дал прочитать, а эту нет. Но однажды я заболел, а он пришел во время моего отсутствия, взял книгу без моего ведома и ушел. Каково же было мое удивление, когда я, возвратившись после болезни, увидел его молящимся на коленях перед иконой Пресвятой Богородицы. Он уверовал после того, как прочитал отца Серафима (Роуза). И еще меня упрекал: „Почему ты сразу мне не дал его почитать?“. Вот так. А раньше только спорить приходил.

Теперь я часто думаю: „Откуда брались слова для участия в спорах, ведь я ничего тогда еще не знал о вере Православной?“. Может быть, Господь вкладывает их в уста всех искренне верующих людей, или просто душа у каждого человека христианка, а слова, предназначенные для защиты Истины, просто хранятся где-то глубоко в наших сердцах и в нужный момент сами выходят оттуда. Только не каждый человек знает об этом.

В лагере есть одна проблема. Существует категория людей, которых называют „опущенными“, это люди, которых подвергли сексуальному насилию за какой-то проступок. С ними нельзя здороваться за руку, нельзя есть из одной посуды. Очень трудно решается вопрос, будут ли они ходить в храм вместе с другими заключенными, ведь там надо прикладываться к иконам, причащаться из одной лжицы. Но к нам в храм ходили все – и "блатные", и "опущенные". Придерживающиеся воровских традиций поначалу возмущались. Но мы сказали: „Не нравится – не ходите. Пред Богом все равны. Вы – с одним грехом, они – с другим“. Ведь по большей части эти люди – не гомосексуалисты. Их наказали таким образом за какой-то проступок помимо их воли. Все это претит им, это не их жизнь, но они вынуждены существовать в этой клоаке, потому что таков "тюремный закон". Например, в тюрьмах для малолетних преступников „опускают“ за все: не так посмотрел, не то сказал. С легкостью и безрассудством ломаются человеческие судьбы. После совершеннолетия эти люди переходят во взрослую тюрьму, где ничего изменить уже невозможно. И сломать всю эту многовековую систему сложно. Хотя, как я уже сказал, к нам на службу ходили все, только "опущенные" стояли в другом углу, подальше. Скажем, их возможности были несколько ограниченны. Например, мы договаривались со священником, чтобы не было искушений, причащать их из другой чаши и другой лжицей.

Знаете, есть такая лагерная шутка: „Когда заключенный спит – он на свободе“. Так и когда заключенный находится в храме – он вне системы. Он находится в ином измерении, откуда возвращается обновленным. В нашей молельной комнате часто не было службы, мы просто включали магнитофон и слушали Литургию Иоанна Златоустого в исполнении сводного хора Шведова.

Может быть, еще не было такого молитвенного слияния, но каждый в этот момент пребывал где-то в ином месте. Происходило что-то необычное. Заканчивалась так называемая служба, и мы выходили из храма, но этот час мы пребывали вне тюрьмы, а может быть, даже вне земного бытия. Конечно, это и обновляло душу, и давало силы, чтобы выжить в той системе.

Недавно нашу колонию посетил Владыка Архангельский и Холмогорский, и молитвенной комнате был присвоен статус часовни. Вообще, я убежден, что в местах лишения свободы лучше строить часовни. Престол в алтаре храма – это великая святыня, которую нельзя отдавать на поругание. Небрежное отношение к святыне – грех. А в наших тюрьмах, к сожалению, не все представители администрации отличаются благочестием. Здесь положение дел определяет хозяин (сегодня один хозяин, завтра – другой), и если надо будет перевернуть алтарь для обыска, нецерковный человек сможет это сделать. История нашей страны советского периода знает много печальных примеров недостойного обращения со святынями. Имея антиминс, священник всегда может отслужить Литургию на переносном престоле. Ведь в каждом лагере – своя специфика. Где-то администрация благожелательно относится к Православной Церкви, где-то – нет. Все зависит от начальника. Если он способен понять, что человек, приобщившись к Богу, уже не будет поступать против своей совести (соответственно и отношение к власть предержащим у такого человека здоровое), то все будет хорошо. Верующие люди лучше переносят и административные прещения, и разного рода усиления режима. Так что воцерковление заключенных – это еще и эффективная мера воспитательной работы.

К сожалению, опыт показывает: 80% людей, которые там были весьма религиозны, освободившись, как-то утрачивают, забывают эти чувства. Приходят в храм на Пасху свечку поставить... Жизнь превращается в обыкновенную рутину, а человеческая душа начинает тосковать. Это происходит помимо самого человека. У него вроде бы все есть, он добился всего, чего хотел от жизни, но вдруг начинается глубокая душевная тоска. Человек даже не сразу понимает происхождение этого состояния, как правило, пытается обезболить его пьянством, не дай Бог – наркотиками. А тоска не проходит, потому что это тоска души по небесному, тоска по Богу. Конечно, у каждого из нас это состояние протекает по-разному, так как у каждого человека своя глубина веры. Поэтому, если дал Господь веру в тюрьме, необходимо поддерживать ее и по освобождении. Огонь горит, пока дрова есть. Если Таинства не будет – огонь веры потухнет. Я неоднократно видел это своими глазами. Вот мой очень хороший приятель, который вместе со мной строил храм. Господь вел нас вместе с ним с первого дня. Сначала мы попали в одно КПЗ в Теплом Стане. Потом вместе отправились в одну камеру Бутырки. Потом попали в одну колонию. Потом жили в одном бараке. В один день нас осудили, в один день мы с ним освободились. В одном купе приехали домой в Москву. Он родом из Теплого Стана, я – из Ясенева. Потом я уехал в монастырь, а он пошел куда-то работать грузчиком. Спился и в пьяном угаре умер. Сгорел от водки. А все время, пока мы были в тюрьме, он меня поражал: акафисты читал, каноны... Даже останавливать приходилось: „Ну всё, – говорю, – всё, давай пошли – закрываем“. А вот на волю вышел – и не пошел в храм...

* * *

И все же всем, находящимся в местах лишения свободы, я хочу сказать: Вы – люди. Полноправные. Ценные пред Богом. Такие же ценные люди, как все остальные. Для вас ничего не потеряно. Обратитесь. Покайтесь. Подумайте. Не определяется этим существование: год, три, пять, десять, пятнадцать... Да, кто-то умрет в тюрьме, но пред ним Вечность. Кто-то выйдет, но и в миру человек не должен забывать о том, что он – творение Божие и призван оставаться таковым в любых жизненных условиях, как бы тяжелы они ни были. Даже в тюрьме человек все равно свободен, потому что Господь создал нас свободными. Можно отрезать человеку руки и ноги, но он и при этом останется полноценной личностью. Просто человек должен утвердиться в своем мнении и следовать своим убеждениям, не оскотиниваться там... Созидание собственной личности определяет и дальнейшую ее судьбу. Ведь на этом промежутке жизнь не заканчивается. Все еще впереди. Все всегда впереди, и надо об этом помнить.

Наша жизнь не для того, чтобы поесть, поспать сладко, нужды свои справить... Нет! Это было бы слишком примитивно, мелко, бессмысленно. В столь разумном и удивительном мире назначению человека не может быть отведена такая мелкая роль: поесть, поспать, умереть и превратиться в экскременты – какая глупая и подлая ложь! Человек должен выйти из этого скотоподобного состояния и осознать свою личность, сотворенную Богом, узнать себя в Боге.

У заключенных очень много свободного времени. Их работа - на лесоповале ли, за шитьем рукавиц ли, - совершенно не занимает голову. А свободное время (а в наши дни его много) не занято вообще ничем. Об этом очень много писали и А.Солженицын, и В. Шаламов, а сейчас пишут новые политзеки в соцсетях. Это чуть ли не главная проблема заключения: титаническая скука. Именно от нее происходят "воровские законы", бесконечные терки, разборки и драки, создание собственных квази-культур и традиций. Они совершенно пусты и бессмысленны - созданы на пустом месте просто от нечего делать. Самодельные ритуалы дают психологическую иллюзию того, что это ты управляешь временем и своей жизнью, а не они - тобой, даже если ты заперт в камере.

К тому же заключенные в три раза чаще, чем на воле, лечатся и раз в десять чаще, чем на воле, увлекаются религиозными группами по интересам. Заключенные с наибольшим количеством извилин используют это время, чтобы много читать (уж что есть из книг), в цивилизованных странах они могут обучаться заочно в школах и вузах, получать образование и профессии. У нас - нет, поэтому остается просто читать. А основная масса со средним количеством извилин старается почаще получать повод к послаблению режима - а это больница да часовня. В сочетании с низким интеллектуальным уровнем, нутряным фатализмом заключенных, активной работой церковных (и мечетных) агитаторов в этом контингенте, - и получается, что среди заключенных действительно много утверждающих, что они верующие.

Я подытожу то, что говорят здесь все:

Перво-наперво это вопрос доступности. Религиозное учение доступно в тюрьмах в любой момент. Просто возьми да объяви себя таким. Литературу и группу по интересам так же легко и просто найти.

Второе - это вопрос возможности. В тюрьме труднодоступны другие занятия. Там есть эксплуатация, которую зачем-то называют работой, и есть книги. Это всё.

Третье - это вопрос способности. Маргиналам труднодоступны другие занятия. Уязвимый человек легко подвержен влиянию религии. Тюрьма состоит из маргиналов и уязвимых.

Четвертое - это вопрос потребности. Религия оправдывает искуплением все грехи, вплоть до самых тяжких. Отмолить - это простая концепция, доступная любому маргиналу, а об искуплении они не задумываются. В результате вместо того, чтобы искупить ошибки, они активно молятся. Ну и фанатеют.

Уязвимый маргинал от скуки принимает религию, начинает усиленно отмаливать тройное убийство и фанатеет на этой почве.

Они не становятся верующими, они становятся религиозными фанатиками.

Между ними и верующми гигантская пропасть. К сожалению религиозных фанатиков в нашей стране больше чем верующих. Вот сейчас это всплывает потихоньку.

Уже несколько месяцев мы делаем на Дожде уникальную в своем роде программу "ТРУДНО БЫТЬ С БОГОМ", где встречаются раввин, имам и православный священник и спорят на разные темы. На днях мы как раз говорили о том, почему выходцы из мусульманских стран, пусть не всегда верующие, становятся религиозными именно в тюрьмах. И вот что ответил один из участников, председатель Духовного управления мусульман Азиатской части России Нафигулла Аширов:

Полную версию программы можно посмотреть по .

Пока человек уверен, что всё в его руках, он вряд ли обратится к Богу. А когда сталкивается с чем-то от него не зависящем, как срок в тюрьме, например, невольно переосмысливает бытиё. К тому же и времени заглянуть в себя предостаточно.

В мире6 противоборствуют два типа сознания: духовное и телесное. Телесное - как испорченный ребенок, духовное - как строгий монах. Контингент тюрем - это люди желаний и страстей, как правило. Я, мое, дайте, имею право. Свобода дает им постоянную пищу для телесного сознания, возможность себя проявить, расширить, напитать исполнением желаний. А тюрьма суживает рамки любых проявлений, телесное сознание буквально не находит себе места и сворачивается в абсурдный замкнутый круг. Либо - крутиться в нем, загнивая, либо найти, как вырваться. На то и нужна тюрьма, чтоб ограничить телесное сознание до возможного предела. Чтобы и у души был шанс как-то проявить себя. Конечно, не любой зек сможет вспомнить о душе, сколько ему проповедники в темечко ни долби. Но многие попытаются, некоторым - даже что-то удастся, немногие даже вынесут свой опыт на свободу, а не стряхнут у ворот зоны. По-другому душе при жизни не отдать должного, вот и угодили, чтобы иметь свой шанс. Монахи тоже все разные. Одни сами от всего отрекаются и превращают мир желаний в тюрьму, чтобы только духом развиваться. А другие жэмутся ближе к кухне или кубышке, начальству и крутым прихожанам. Тоже не все одинаково реагируют на свой шанс. Но хотя бы ky есть у каждого: у одних - в миру, у других - в скиту, в монастыре или тюрьме, в армии или в рабстве. Богу надо, чтобы мы хотя бы повод имели стараться найти черту, которая разделяет мир на добро и зло и занять свою позицию.